— Он будет жить, если окружить его самым тщательным и строгим уходом, — отвечал доктор, — при нем должен находиться кто-нибудь безотлучно день и ночь.

— Кроме меня, вряд ли кто возьмет на себя эту обязанность, — покачивая седой головой, произнес князь. — Андро был резок, груб со слугами и всячески отравлял им жизнь. Вряд ли кто из людей пожертвует ему теперь своими заботами и бессонными ночами… Сам же я занят по хозяйству в усадьбе и в виноградниках, а Тамара слишком юна и неопытна для этой роли… Придется позвать сиделку, которая бы ухаживала за мальчиком, — тихо заключил князь.

Меня точно что-то толкнуло вперед.

— Князь Кашидзе, — произнесла я громко, — не берите чужого человека к больному. Ему будет это неприятно… Я берусь ухаживать за Андро.

— Вы, mademoiselle? — вскричала удивленная Тамара. — Но вы забыли, верно, что сделал Андро с вами…

— Т-сс, — приложив палец к губам, остановила я ее. — Злобе и ненависти здесь нет места, Тамара. Андро беспомощен и несчастлив, и я должна помочь ему!

— Храни вас Господь за ваше доброе сердце, милая девушка, — растроганно произнес старый князь и с отеческой нежностью поцеловал меня в лоб.

И тотчас же я заняла место у постели больного Андро.

ГЛАВА IX

Исповедь

Солнце вставало в розовом облаке над мирным благоухающим Гори и, снова купаясь в ало-фиолетовом море, уплывало на ночь за горы, а Андро Кашидзе все еще боролся между жизнью и смертью.

Но я не видела ни нежного восхода, ни пурпурового заката, так как целые дни и ночи просиживала у постели больного в совершенной темноте.

Глаза Андро получили сильные ожоги, как и все его тело, и, чтобы возвратить пострадавшее зрение юноши, доктор велел держать его в темноте.

И так я сидела во мраке с самыми безотрадными мыслями в голове. Андро стонал и метался в бреду… Он поминутно упоминал о червонцах и пламени, бранил Тамару и упрекал толстую Иринию Сторка в том, что она обманула его.

Я нарочно положила мешок с червонцами в ногах постели, чтобы он их мог почувствовать, лишь только придет в сознание.

Каштановые деревья уже наклонились под тяжестью плодов в саду Кашидзе (я видела это через щель драпировок, подходя к окну), а Андро все еще не приходил в себя.

Каждое утро и вечер дверь отворялась и в комнату заглядывала Тамара, свежая и хорошенькая, как майское утро.

— Ему лучше? — как-то раз спросила она, просовывая в дверь свою кудрявую головку, и, получив отрицательный ответ, проговорила: — Еще не лучше! А я-то читаю каждый день десяток раз подряд молитву Святой Деве, чтобы он выздоровел скорее…

— Ты жалеешь его, Тамара? — радостно вырвалось у меня.

— Не очень, mademoiselle, — чистосердечно призналась девочка, — ведь с тех пор, как он болен, в доме тишина и покой. Но пока он опасен, вы не отойдете от него, а мне так скучно, так скучно без вас, mademoiselle Люда!

Однажды, когда я сидела так, погруженная в свои невеселые думы, легкий шорох раздался подле.

Через узкую щелку драпировок окна проскальзывала узкая полоска света, позволявшая различать все, что происходило в комнате.

Андро лежал с открытыми глазами, казавшимися громадными на этом страшно исхудавшем лице.

— Вы узнаете меня, Андро? Вам лучше? — тихо спросила я, наклонившись к больному.

Он посмотрел на меня испуганными, почти безумными глазами, которым сожженные брови и ресницы придавали какое-то дикое, нечеловеческое выражение, и заговорил скоро-скоро, как в бреду:

— Зачем вы сюда пришли? Зачем? Чтобы мучить меня! Чтобы радоваться моему бессилию?.