Я направился в темный угол, куда, как я заметил, подходили другие, и нашел там воду. Затем вернулся к столу, чтобы разделаться с похлебкой. Кукуруза была полусырая, плохо посоленная и горькая; она оставляла противный вкус во рту. Я мужественно съел пять‑шесть ложек, но приступ тошноты заставил меня сдаться. Сосед, успевший проглотить свою порцию, докончил и мою. Он выскреб обе миски и стал метать голодные взгляды по сторонам – не осталось ли где‑нибудь еще.

– Я встретил сегодня земляка, и он угостил меня сытным обедом, – объяснил я ему.

– А я, – отозвался он, – со вчерашнего утра в рот не брал ни крошки.

– Табачку? – предложил я. – Только как бы этот дубина не придрался.

– Нет, – отвечал он, – ни черта не бойся. Эта ночлежка самая хорошая. Вот побывал бы ты в других! Уж там когда обыскивают, так всего обшарят!

Когда все миски были выскоблены дочиста, беседа оживилась.

– Здешний смотритель вечно пишет про нас, подлецов, в газетах, – сказал один из моих соседей по столу.

– Что же он пишет? – полюбопытствовал я.

– Да вот, что все мы никудышные люди, мерзавцы и негодяи и не хотим работать. Расписывает разные допотопные истории, про которые я уже лет двадцать слышу, да что‑то сам никогда такого не видывал. Последний раз он написал в газете про одного парня, который прихватил в кармане из ночлежки корку хлеба, увидал какого‑то важного пожилого господина и кинул свою корку в решетку канализации, потом подошел к этому старику и попросил одолжить ему палку, чтобы выудить хлеб. Ну, старик и подал ему медяк.

Этот избитый анекдот был встречен шумным одобрением слушателей. Затем из мрака донесся чей‑то сердитый голос:

– Болтают, будто в других городах со жратвой лучше. Хотел бы я это повидать. Был я вот недавно в Дувре, – ни черта там нет, никакой жратвы. Глотка воды тебе не дадут, не то что пожрать!

– А вот в Кенте есть такие, что живут все время на месте и никуда не едут, – послышался другой голос. – Ну и морды же себе раскормили – страх!

– Я проходил через Кент, – еще злее отозвался первый, – и никакой там я жратвы не видел, чтоб мне пропасть! Я уж давно приметил: все эти типы только вечно хвалятся, будто им везде дают, а как дорвутся до ночлежки, так живо слопают всю похлебку, да и твою норовят прихватить.

– Есть и в Лондоне такие, – сказал человек, сидевший напротив меня, – для которых во всякое время сколько угодно жратвы; этим тоже никуда не нужно ехать. Живут себе и живут в Лондоне круглый год, даже о ночлежке не беспокоятся – заявляются сюда в девять, а то и в десять часов вечера.

Все хором подтвердили правоту его слов.

– Хитрые, черти! – раздался чей‑то восхищенный голос.

– Еще бы! – отозвался кто‑то. – Мы с тобой так не умеем. Такими родиться надо. Небось, с пеленок открывали господам дверцы экипажей да торговали газетами. И мать с отцом тем же занимались и их приучили, а мы с тобой подохли бы с голода на такой работе.

Это было тоже подтверждено дружным хором, равно как и заявление, что есть такие типы, которые круглый год преспокойно живут в ночлежке, всегда обеспечены куском хлеба и похлебкой, и никакой голод им не страшен.

– А я раз получил полкроны в страдфордской ночлежке, – сказал какой‑то бедняк, до сих пор молчавший; мгновенно воцарилась тишина, и все, как зачарованные, внимали чудесному рассказу.