Платок был даден для знакомства с будущим женихом, а следовательно, использовался по прямому назначению. Ярко-красный, в черные и желтые георгины, он был страсть до чего хорош, и Нюся в нем ощущала себя ни много ни мало королевною.

— Всем селом палили… ох и верещал-то…

— Дикость какая, — пробормотал Сигизмундус, в глубине души считавший себя гуманистом.

Палить… живое разумное существо… хотя, конечно, существовали разные мнения насчет того, следует ли считать упырей разумными. Находились и те, кто полагал, будто бы все так называемые проявления интеллектуальной деятельности, которые упырям приписывают, есть всего лишь остаточные свойства разума…

Себастьян мысленно застонал.

Какие упыри, когда вот-вот оженят? И сие напоминание несколько охладило Сигизмундусов пыл.

— Так а шо? — Нюся подобралась настолько близко, что протянула руку и пощупала край Сигизмундусового пиджачка. — У нас народ-то простой, вот ежели б вы были, то вы б упыря научили…

Она задумалась, пытаясь представить, чему эту косматую нелюдь, которая то выла, то скулила по-собачьи, да только от того скулежа цепные кобели на брюхо падали да заходилися в тряске, научить можно.

— …дом стеречь, — завершила Нюся.

И представила, как бы хорошо было, ежели б на цепи и вправду не Лохмач сидел, который старый ужо, глухой и лает попусту, но взаправдашний упырь…

— Или еще чему… А пиджачок вы где брали?

— На рынке. — Себастьян сумел заставить Сигизмундуса сделать шажок к свободе, сиречь к проходу.

— В Брекелеве? — поинтересовалась Нюся, назвавши самое дальнее место, из ей ведомых.

В Брекелев тятька за поросями аглицкими ездил. На подводе. Оттудова петушков сахарных привез красного колеру и рукавицы из тонкой шерсти.

— В Познаньске…

Нюся подалась вперед, тесня Сигизмундуса к стеночке — чуяло сердце девичье, трепетное, что уходит кавалер.

— В Познаньске… — Она вздохнула тяжко, как корова при отеле. — Вот, значит, чего в столицах носют…

— И-извините. — Сигизмундус изо всех сил старался не глядеть ни на лицо девицы, ни на выдающуюся ее грудь, которая прижимала его к стене поезда. — Мне… мне надобно… выйти надобно… по нужде…

Сигизмундус разом покраснел, потому как воспитанный человек в жизни не скажет даме о подобном, но иной сколь бы то ни было веский предлог в голову не шел.

Впрочем, дама не обиделась.

— До ветру, что ль? — с пониманием произнесла она.

И отступила.

Проводив будущего супруга — а в этом Нюся почти не сомневалась — взглядом, она обратила внимание уже на вещи, каковые полагала почти своими. Конечно, путешествовал дорогой ее Сигизмундус — имечко Нюся у свахи вытянула, хотя та и норовила замолчать, да только зазря, что ль, Нюся характером в мамку пошла? — так вот, путешествовал Сигизмундус не один, но со сродственницей, каковая Нюсе не по нраву пришлась. Сразу видно — гонорливая без меры. И что толку от этакого гонору, ежели до сей поры в девках ходит?

Нюся присела на лавочку будто бы невзначай.

Нет, от этакой сродственницы избавляться надобно, да только как?

А просто… замуж ее выдать, за того самого жениха, которого для Нюси сготовили. От и ладно получится! Все довольные будут…

С этой мыслью, в целом довольно здравой, Нюся принялась осматривать вещички. Книги, книги и снова книги… куда их девать-то опосля свадьбы? Небось в избе тятькиной и без них тесно… разве что на чердак, но там чеснок мамка сушит, лук…

Или сразу на растопку определить?

Бумага-то с легкого загорается…

Сигизмундус, не ведая, на счастье свое, что судьба его и бесценных книг, купленных Себастьяном на познаньском книжном развале достоверности ради, уже решена, выбрался на перрон.