Хасан и дервиш с Мумином взобрались на очередной холм и увидели внизу драку. Дрались нелепо, суматошно: пинались, пластали воздух саблями, грозили ножами, орали на фарси и на талыше. Всадник, явно не тюрок, судя по посадке и одежде, натягивал лук, грозя кому-то. Кого-то уже добивали, корчащегося в пыли, со сгрудившихся арб тянули мешки. На гребне холма с другой стороны долины показались всадники – не тюрки, а персы на больших, откормленных конях, в чешуйчатой блестящей броне, с длинными копьями. Поскакали вниз. Дерущихся будто обдало холодной водой. Все мгновенно затихло, а главное, никто никуда не побежал, все остались на своих местах, в момент превратившись снова в мирных обозников, и тут же принялись закидывать обратно стащенные мешки. Замешкавшегося передний всадник на скаку поддел древком. Человек и мешок подлетели в воздух и, кувырнувшись, шлепнулись в пыль. Мешок перекатился, ткнулся в камень. Человек остался лежать, нелепо, как тряпичный паяц, раскинув руки.

Дервиш стронул осла. Неторопливо поехал вниз. Мумин, бурча под нос, с завистью глядя на всадников, двинулся следом. За ними и Хасан, которому, однако, всадники вовсе не казались безопасными. В отличие от тюрок, одинаково чтивших правоверных дервишей и паломников любого народа, старая, еще доарабская знать, втайне державшая по усадьбам священные очаги, считалась только с земляками.

На спуске с холма, у небольшой скалы сидел в тени под деревом человек с листом бумаги в руках. Мумин и дервиш проехали мимо, Хасан приостановился. Слез с мула, подошел к человеку. Тот, совсем еще молодой, с едва пробивающейся над верхней губой порослью, одетый небогато, но опрятно, торопливо писал на листе свинцовым карандашом. Приостанавливался задумчиво, делал пометки на полях. Хасан огляделся. Нет, поблизости не было ни коня, ни осла, ни хотя бы сумки с пищей.

– Салям, брат! – сказал Хасан, слезая с мула. – Не нужна ли тебе помощь?

Юноша вздрогнул, глянул на Хасана с испугом. Потом улыбнулся:

– Салям, добрый странник. Спасибо, у меня все хорошо.

– Извини, если я помешал тебе. Я Хасан ас-Саббах из Рея, паломник. У меня есть хлеб и вода, если ты хочешь разделить их со мной. Я вижу, у тебя нет ни коня, ни поклажи. Как же ты странствуешь? С листом бумаги под мышкой?

– Спасибо, Хасан из Рея, – юноша улыбнулся. – Я Омар Хайям, студент из Нишапура. Я странствую вместе с моим молочным братом, Рахимом. Видишь, вон он, – он указал на прискакавшего первым всадника, который теперь тыкал направо и налево древком копья, выкрикивая ругательства. – Его род – под рукой самого Альп-Арслана. Так что он отправился помогать господину, а я с ним, – посмотреть на чужестранные обычаи и людей и записать историю его подвигов. А за твой хлеб я буду очень благодарен, – сегодня с утра никто не готовил пищи, все только ссорятся.

– А что так? – спросил Хасан, доставая из котомки лепешку и полкруга соленого сыра.

– Да растерялись все. Одни требуют поворачивать назад, другие – идти за султаном. Третьи вообще похватали, что смогли, и кинулись во все стороны. Глупцы, их местные жители переловят в один день. У нас уже была стычка с сирийцами.

– А с чего они растерялись?

– Ты не знаешь? – удивился Омар. – Румийцы опять обманули тюрок. Заключили договор и тут же вторглись в Армению. Султан приказал бросить осаду Алеппо и двинуться на север, на румийцев, а его эмиры не захотели. Где теперь половина султанского войска, не знает и сам султан. Наверное, грабит Сирию или скачет домой.

– Султан решился идти на румийцев с половиной войска?

– Если бы он не решился, от него ушла бы и вторая половина.