— Я готова… — твердо прошептала Маша.

— К чему ты готова, дочь моя?.. — спросила старуха.

— Незнакомый мне мир, с его прелестями, не пленяет меня, я смирилась перед неисповедимою волею Господа моего, отнявшего у меня первую и последнюю мирскую привязанность, я благословляю за это Святое Имя Его, я сама истолковала это в смысле призыва к служению Ему Единому и с чистым сердцем, со свободною волею отдаю себя этому служению… Матушка-игуменья, — вдруг опустилась она перед матерью Досифеей на колени, — благословите постричься…

— Дорогая дочь моя… — взволнованным голосом прервала ее игуменья, — это было еще недавней моей заветной мечтой и повторяю, я осмеливалась думать, что на то есть воля Божия… Увы, я ошиблась, и Бог наказал меня за горделивую самонадеянность в толковании Его предначертаний…

— Ошиблись, вы… — широко открытыми глазами глядела Марья Осиповна на игуменью Досифею.

— Да, я… Не для тихой монастырской жизни исцелил Он тебя от твоей болезни. Впрочем, дочь моя, и в миру, хотя и труднее, можно служить Ему делами любви и милосердия…

— В миру… — с неподдельным ужасом воскликнула Маша, — в миру, я не хочу в мир…

— Встань, дочь моя, садись и выслушай… Маша повиновалась.

— Государыня императрица желает видеть тебя и берет под свое монаршее покровительство… — с расстановкою произнесла мать Досифея.

— Государыня!.. — воскликнула Маша и побледнела.

— Не бойся, — продолжала игуменья, — Господь ныне взыскал Россию своею неисчерпаемою милостью, даровав ей царицу мудрую, справедливую и добрую, как ангел.

— Но зачем меня может требовать государыня?

— Разве ты не знаешь, что твоя приемная мать и лиходейка Салтыкова уже никому теперь вредить не может, она под арестом и над ней производится строгое следствие. Дело началось по твоему показанию, данному графу Бестужеву… Он был у меня сегодня и передал, что на днях за тобою пришлют от государыни… Ее величество хочет видеть тебя и порасспросить… Граф, кроме того, передал мне, что ты не возвратишься более в монастырь…

— Нет, матушка-игуменья, этого не может быть, я не останусь в мире.

— Такова воля государыни…

— Если вы, матушка-игуменья, говорите, что государыня мудра, справедлива и добра, как ангел, то она поймет, что мое единственное утешение — это молитва и служение Богу, она не станет насиловать мою волю, тем более, что для меня не может быть в жизни радостей… жены и матери…

Марья Осиповна вся вспыхнула при последних словах.

— Как знать! — загадочно сказала мать Досифея.

— Матушка! — воскликнула молодая девушка и в этом восклицании было столько протеста против возможности забыть любимого человека, погибшего такою ужасною смертью и променять его на кого-либо другого.

— Собери свои силы, дочь моя, тебе предстоит узнать радостную весть, а такая радость, радость неожиданная, часто губительнее печали…

Маша молчала, смотря на игуменью Досифею широко открытыми глазами.

— Приготовься к встрече с тем, с кем ты менее всего ожидаешь встретиться…

— С кем? — прошептала молодая девушка.

— С Константином Николаевичем Рачинским.

Маша вздрогнула.

— Он, он… жив… калека… без руки! — воскликнула она.

— Господь милосерден, он не допустил его стать жертвой злодейки, он жив и невредим, с обеими руками… Он в Петербурге и лично известен государыне.