Одно в нем было для Стюбнера загадкой: его потрясающее, непоколебимое спокойствие. Его ничем нельзя было разозлить, вывести из себя, — в нем жило какое-то первобытное неисчерпаемое терпение. Он ни разу не выругался даже теми бесцветными, невыразительными словечками, какими бранятся примерные мальчики.

— Захотел бы — выругался б, — объяснил он, когда Сэм стал его поддразнивать. — Только зачем мне ругаться? А понадобится — сумею!

Старый Пат, как и говорил, попрощался с ними на пороге своей хижины.

— Скоро буду читать про тебя в газетах, Пат, сынок. Мне бы и самому хотелось поехать, да, пожалуй, я уж отсюда до конца жизни не выберусь.

Потом, отозвав менеджера в сторону, он надвинулся на него сурово, почти с гневом:

— Помни, что я тебе долбил не раз и не два. Малый он чистый, честный. Он даже не подозревает, сколько грязи в боксерском деле. Я все от него скрыл, понимаешь? Он и не знает, какие бывают сделки. Для него бокс — это отвага, романтика, путь к славе, — не зря я ему рассказывал о прежних героях ринга; и только одному богу известно, почему в нем все-таки не разгорелась настоящая страсть к боксу. Но ты пойми: я скрывал от него газетные сплетни о состязаниях, вырезывал их тайком, — а он думал, что я их берегу как память! Он не знает, что боксеры нарочно сговариваются, сдаются. Смотри же, не путай его в грязные делишки! Не вызови в нем отвращения. Для того я и включил пункт о недействительности договора: первое жульничество — и договор расторгается. Никаких полюбовных дележей, никаких тайных сговоров с кинооператорами насчет заранее намеченных дистанций и прочее. Денег у вас обоих будут кучи. Только веди игру честно, не то все потеряешь! Понял?

— А ты всегда помни одно: что бы ни делал — берегись женщин, — наставительно сказал старый Пат сыну, когда тот уже вскочил в седло и покорно придержал лошадь, чтобы выслушать отца. — В женщинах — грех и погибель, помни это! Но уж если найдешь ту самую, единственную и настоящую, — держи ее крепче! Такая дороже славы, дороже денег. Только сначала проверь себя, а когда проверишь — не упускай ее! Хватай двумя руками и держи крепче! Держи, хоть бы тут конец света настал! Да, Пат, да, сынок, хорошая женщина — это… это… — ну, словом, хорошая женщина. Вот тебе мое первое и последнее слово.

— Я приехал сюда биться, — заявил он через неделю. — Где ваш Джим Хэнфорд?

Стюбнер насмешливо свистнул:

— Да такой великий чемпион на тебя и глядеть не станет! «Сначала создай себе имя!» — вот что он скажет.

— Я могу его побить!

— Но публика-то этого не знает. Если бы ты его побил, ты стал бы чемпионом мира, а разве за одно состязание можно стать чемпионом?

— Мне можно.

— Да ведь публике это неизвестно, Пат. Никто не придет на твое выступление. А большой сбор, деньги дает только зритель, толпа. Вот почему ты для Джима Хэнфорда — пустое место. Какой ему смысл с тобой возиться? Кроме того, он сейчас выступает в обозрении — три тысячи в неделю, договор на полгода. Думаешь, он все бросит для встречи с человеком, о котором никто и слыхом не слыхал? Тебе сначала надо выступить, сделать себе имя. Надо начать с мелочи, с местных мазил, о которых никто ничего не знает, — таких, как Пузан-Коллинз, Летучий Голландец, Келли-Буян.