– Что же случилось? – Я чувствовала подступающую дурноту, но должна была узнать все до конца.

– Один из охранников заговорил, офицер обернулся, посмотрел на человечка и улыбнулся. Довольно приятной улыбкой. Затем он лениво шевельнул рукой и что-то сказал. Мы не слышали что именно, так как экспресс приближался, грохоча на стыках, но маленький еврей снова закричал и начал вырываться.

– О Боже! – прошептала я.

– Они бросили его на рельсы, – сказал Ричард. – Казалось, он лежал там целую вечность, как черная сломанная кукла-уродец на снегу, затем проклятый экспресс ворвался на станцию, как визжащая гильотина… Наш вагон был, конечно, заперт, но мы начали колотить в дверь, кричать и ругаться. Наш охранник попытался остановить нас, так как знал этого офицера и боялся его.

– Офицер видел вас?

– Да. После того как экспресс прошел, он услышал поднятый нами шум и повернулся в нашу сторону. Нас поставили перед ним и, думаю, расстреляли бы на месте, если бы не везли на допрос к генералу ван Линдту, который был более важной персоной, чем обер-фюрер Крамер.

– Так звали офицера?

– Да, Макс Крамер. Огромный здоровый блондин, красивое животное со стеклянистыми глазами. Он стоял, уставившись на нас с Тони, и это были самые ужасные минуты в моей жизни. Он хотел пристрелить нас. Боже, как он этого хотел! Его рот стал влажным, и рука на кобуре задрожала. – Ричард тряхнул головой, словно отгоняя воспоминания. – Я вижу это как наяву – пистолет, направленный на нас как маленький злобный глаз, и огромную руку, сомкнувшуюся вокруг рукоятки. Уродливый шрам пересекал указательный палец, и ноготь был искривлен и деформирован. Я помню, как этот шрам побелел и как рука и пистолет затрепетали от какого-то вожделения…

Я перебила:

– Но он отпустил вас.

– О да! Мы уехали. Я никогда больше не видел его. Наш поезд ушел, и мы закончили достаточно традиционно – в Офлаге-14. Но, Чарити…

– Что?

Тень пробежала по его лицу. Я хотела попросить его все забыть, перестать говорить об этом, но поняла: время для этого еще не пришло.

– Было что-то еще? – спросила я.

– Маленький еврей. Я узнал его. Я посмотрела на него с ужасом:

– Вы хотите сказать, что были с ним знакомы?

– Нет, не совсем. Я однажды встретил его в художественной галерее на Бонд-стрит. Он был художником, и хорошим художником. Его звали Эммануэль Берштейн.

– Понятно. Да, это делает воспоминания еще более тяжелыми.

Губы Ричарда скривились, он резко раздавил сигарету в пепельнице.

– Одна из лучших его вещей, – сказал он, – называлась «Пейзаж под снегом».

ГЛАВА 19

Я говорю, нет тьмы, но есть неведенье, в котором

Блуждаешь больше ты, чем египтяне в их тумане.

Было уже очень поздно. Казалось абсурдом, что прошло лишь несколько часов с той минуты, как я ступила на пирс Марселя и попала прямо в руки Ричарда Байрона. Тогда он был моим врагом, моим кошмаром, а теперь… Мне кажется, я сижу и разговариваю с вами за столиком кафе всю жизнь, – сказала я непоследовательно.

Он поднял глаза и, казалось, очнулся от сна. По лицу его пробежала улыбка.

– Я рассказал слишком много, – заметил он.