Изменить размер шрифта - +
Объяснялось это тем, что Николас Талрамбл, зная, что каждый из присутствующих составил свое мнение заранее, считал всякие обсуждения ненужным переливанием из пустого в порожнее; и по сей день остается вопросом, не был ли Николас Талрамбл близок к истине — по крайней мере в данном пункте.

Время, которое покрывает голову человека серебром, иногда наполняет его карманы золотом. По мере того, как оно оказывало Николасу Талрамблу первую услугу, оно любезно не забывало и о второй. Николас начал свою деловую карьеру в лачуге четыре фута на четыре, обладая капиталом в два шиллинга девять пенсов и запасом товара в три с половиной бушеля угля, не считан большого куска, подвешенного снаружи в качестве вывески. Затем он сделал пристройку к сараю и купи». тачку; затем отказался от сарая, а также от тачки, и обзавелся ослом и миссис Талрамбл; затем поднялся ни следующую ступень и приобрел тележку; вскоре тележку сменил фургон; так Талрамбл поднимался все выше и выше, подобно своему великому предшественнику Виттингтону — только без кота-компаньона, — приумножал свое богатство и славу, пока, наконец, не удалился от дел и не переехал, забрав миссис Талрамбл и свое потомство, в Мадфог-Холл, выстроенный им в четверти мили от города Мадфога на холме — как он тщетно пытался убедить себя.

Примерно тогда же по Мадфогу поползли слухи, что Николас Талрамбл преисполнился спеси и чванства, что преуспеяние и богатство лишили его обхождение простоты, испортили его от природы доброе сердце; что, короче говоря, он задумал стать политическим деятелем и важным джентльменом, а на прежних друзей поглядывает теперь с презрительной жалостью. Неизвестно, имелись ли в то время основания для подобных слухов, но как бы то ни было, вскоре после их возникновения миссис Талрамбл обзавелась коляской, которой правил высокий форейтор в желтой шапке, мистер Талрамбл-младший начал курить сигары и называть лакея «человек», а сам мистер Талрамбл перестал проводишь вечера в своем любимом уголке у камина в зале «Герба лодочника». Это были скверные признаки, но более того стали замечать, что мистер Николас Талрамбл посещает заседания муниципалитета гораздо усерднее, чем раньше; что на них он уже не засыпает, как делал это в течение многих лет, а наоборот, придерживает веки указательными пальцами, не давая глазам закрываться; что дома он наедине с самим собой читает газеты и что у него появилась привычка туманно и таинственно упоминать о «народных массах», «производительных силах», «государственной собственности» и «интересах капитала» откуда неопровержимо следовало, что Николас Талрамбл либо сошел с ума, либо и того хуже; и все это повергало добрых граждан Мадфога в глубочайшее недоумение.

Наконец, примерно в середине октября мистер Талрамбл с семейством отправился в Лондон, потому что, как сообщила миссис Талрамбл своим мадфогским знакомым, в середине октября великосветский сезон в самом разгаре.

В это время, несмотря на целебность местного воздуха, по той или иной причине скончался мадфогский мэр. Событие было беспрецедентным — он прожил в Мадфоге восемьдесят пять лет. Муниципалитет никак не мог осмыслить происшедшее, и одного старичка, большого формалиста, лишь с трудом удалось удержать от предложения вынести мэру вотум недоверия в связи с его необъяснимым поведением. Но, как ни странно, он все-таки умер, не обратив ни малейшего внимания на мнение муниципалитета; и муниципалитет очутился перед необходимостью немедленно избрать ему преемника. С этой целью советники собрались на заседание, а так как они последнее время только и говорили, что о Николасе Талрамбле, и так как Николас Талрамбл был весьма почтенной особой, то они и избрали его и со следующей же почтой написали в Лондон, дабы сообщить Николасу Талрамблу о новой ступени, на которую он поднялся.

А поскольку на дворе стоял ноябрь и поскольку мистер Талрамбл находился в Лондоне, ему довелось увидеть процессию лорд-мэра и присутствовать на торжественном обеде в Гилдхолле, и созерцание означенного блеска и великолепия крайне его, мистера Талрамбла, огорчило, так как он не мог не подумать, что, родись он не в Мадфоге, а в Лондоне, то, возможно, тоже стал бы лорд-мэром, снисходительно улыбался бы судьям, был бы любезен с лорд-канцлером, фамильярен с премьер-министром, холодно вежлив с министром финансов, обедал бы под сенью флага и совершал бы много других деяний и подвигов, составляющих исключительную прерогативу лорд-мэров города Лондона.

Быстрый переход