Он повернулся и вышел. Через минуту тупого разглядывания дохлой бабочки я понял, что он так и не назвал своего имени.

За долгий следующий день, проведенный мною в гостинице «Отважный суслик», я многое понял.

Во-первых, все мои планы пожить светской жизнью, сходить в театр или во дворец общественных зрелищ, да хотя бы погулять по городу в часы, когда там не особенно людно — все эти планы пошли прахом.

Во-вторых, к вечеру я серьезно стал подумывать о бегстве. То есть о том, чтобы незаметно покинуть гостиницу и город; когда в дверь моего номера постучался двадцать девятый посетитель, я, не долго думая, обернулся толстой горничной и, поигрывая тряпкой, сообщил визитеру, что господин Хорт зи Табор изволили пойти прогуляться. А затем — пока неудачник спускался по лестнице — быстро высунулся из окна и накинул на фасад гостиницы тоненький отворотный флер.

Некоторое время после этого я имел возможность наблюдать, как под самым моим окном бродят потерявшиеся визитеры. Как спрашивают у прохожих о гостинице «Отважный суслик», а прохожие вертят недоуменно головой и посылают гостей в разные стороны, как гости глядят на меня, по пояс высунувшегося из окна — и не видят, не видят в упор…

Глиняная фигурка лежала на столе, над ней кружилась одинокая комнатная муха.

Ко мне приходила женщина, у которой убили мужа. Старушка, у которой ночные грабители вырезали всю семью; заплаканная служанка, которую изнасиловал собственный хозяин. Многие визитеры скорбели не только о собственных потерях — так я узнал о неправедном судье, за взятку оправдывавшем убийц и посылавшем на плаху невинных, о спесивом аристократе, который развлекался псовой охотой на людей; тощий как щепка крестьянин рассказал о судьбе своей деревни — какой-то бесчестный воротила скупил у продажного старосты общинные земли, поставив почти сотню семей на грань голода и разорения. Все приходившие ко мне рассказывали — со слезами или подчеркнуто отстраненно — о своих бедах и о виновниках этих бед, и даже мне, человеку в общем-то черствому, становилось все более кисло.

Флер над фасадом «Отважного суслика» продержался почти час. Город плавал в теплых сумерках; не дожидаясь, пока моя маскировка опадет, я снова обернулся толстой некрасивой женщиной, положил ключи от номера в карман передника и спустился в холл. Хозяйская дочка, дежурившая за конторкой, вылупила на меня круглые голубые глазищи; я не удержался и показал ей язык.

— …Госпожа, вы не подскажете, как найти гостиницу «Отважный суслик»?

Спрашивал юноша лет семнадцати, тощий, хорошо одетый и очень несчастный с виду.

— На что вам? — спросил я. Голос у моей личины оказался визгливый, напоминающий почему-то о дохлой рыбе.

— Мне надо… — он запнулся. Посмотрел на меня, то есть на толстую некрасивую личину, исподлобья: — А… вам-то что за дело?

— Нету здесь никакого суслика, — сказал(а) я сварливо. — Был, да весь вышел.

Юноша отошел прочь; по-видимому, он не поверил скверной женщине, в которую я обернулся, и намеревался продолжить поиски.

Не могу сказать, что в тот момент мне было жаль его. За один день передо мной прошло столько драм и трагедий, что на сочувствие нежному юноше не осталось сил. И кто знает, кому и за что он собрался мстить. Может, у него собаку убили. Или девушку увели…

Я шел по улице тяжелой походкой прачки. Грязный подол колыхался над самой булыжной мостовой, победоносно грохотали деревянные башмаки. И что за извращенная фантазия заставила меня выбрать именно эту, в высшей степени неприятную личину?

Эйфория — радость внезапного приза, гимн свалившегося с неба всевластья — закономерно сменилась тупой усталостью и едва ли не тоской.