— А с-слуха н-нету если? — на всякий случай уточнила я, а то вдруг после песнопений он меня точно плетью отходит, за злостное нарушение порядка и надругательство над его музыкальными предпочтениями.

— Да лучше так, чем бабская истерика! — в сердцах махнул рукой охранник.

И мне почему-то подумалось, что он просто не умеет со своими домашними женщинами справляться, особенно когда те в расстроенных чувствах. Оттого и злится, перенося личные проблемы на бедную несчастную арестантку. На нарах в камере напротив завозился чесун, и в темном углу сверкнули три его глаза. Тоже, что ли, бесплатный концерт решил послушать? Зря! Я петь, конечно, люблю, но не умею. Во всяком случае, именно так говорила, нарочито морщась, госпожа Танис, когда заставала меня за этим творческим занятием.

— Пой! — командным голосом рявкнул старичок, и я, подпрыгнув на скамье и выронив очередной бумажный платочек, заголосила с перепуга:

— Мертвяки круго-о-ом… ик! Кладбище дрожит. В склепе за угло-о-ом… ик! Некромант лежит…

— Хватит! — оборвал седовласый слушатель, а я, в последний раз икнув, заткнулась.

— Говорила же, ч-что слуха не-э-эту! — Слезы полились с новой силой, и провальное выступление тому лишь поспособствовало.

Охранник встал, налил из прозрачного графина воды в стакан и принес мне.

— Все у тебя есть, — вздохнув, сказал он, глядя, как я пью.

Зубы то и дело стучали о стеклянный край, так как руки, сжимавшие стакан, дрожали. Прохладная ключевая вода приятно холодила горло, прогоняя икоту. И мне становилось легче. Допив, я протянула дедушке пустой сосуд и от чистого сердца поблагодарила.

— Ну а теперь заново пой, — потребовал охранник, подмигнув мне. — Охота же узнать, что там с некромантом сталось.

— Пой, пой, — скрипучим голосом поддержал его чесун. — Хорошо пошло-о-о, — мигнув всем набором глаз, сообщил он.

И, ободренная, я снова запела. С чувством, с душой. Подперев кулачком щеку и задумчиво глядя вдаль. Ну ладно, не вдаль, а на пучеглазую нечисть в камере напротив, но это все такие мелочи, когда вдохновение нахлынуло.

Чесун самозабвенно подвывал, охранник вздыхал, почесывая свой седой затылок, а я пела и чувствовала, что эта песнетерапия действительно работает. Слезы высохли, взгляд прояснился, и голос, которого стеснялась многие годы, казалось, стал чище, сильнее, увереннее. Не идеальный, конечно, но и не такой уж кошмарный, как думалось раньше. Когда я замолчала, в блоке предварительного задержания повисла тишина. Не гнетущая, нет. А какая-то… приятная даже. Ночь, песня, мы втроем — почти дружеские посиделки, если закрыть глаза на решетки.

— Хорошая колыбельная, — усмехнулся дедок, подкрутив свои роскошные усы.

— Хор-р-рошая, — согласно проурчала нечисть.

— А мне правда полегчало, — призналась я, благодарно взглянув на охранника. — Спасибо вам.

Тот снова усмехнулся и, развалившись в кресле, задумчиво посмотрел на меня.

— Тебя как сюда занесло-то, ведьма Катарина? — спросил по-доброму, без издевки или ехидства.

И я, помедлив всего пару секунд, все ему выложила. Просто потому, что с хорошим человеком ничем поделиться не жалко, а еще очень уж хотелось выговориться. Охранник слушал, качал головой, изредка задавал какие-то вопросы и пил стакан за стаканом, постепенно опустошая графин.

— Да уж, девка, не повезло тебе, — подтвердил старик то, что я и так знала. Мы синхронно вздохнули, причем все втроем. Чесун тоже слушал и тоже сочувствовал, выражая это в коротких, но выразительных восклицаниях: «Вот стер-р-рва!», «Вот поганец!» и «Вот же невезуха-а-а!».