Мне казалось, что я всю жизнь проведу в тени старшей сестры, а люди будут грустно и всегда чуть громче, чем надо, говорить: «Бедная МакКайла. Алине достались и ум, и красота».
Дэни попала в подростковое чистилище. Ее туловище не успевало расти так же быстро, как руки и ноги, а гормоны уже начали трудиться над кожей, но не успели придать форму ни бедрам, ни груди. Застрять между ребенком и женщиной и без того неприятно, а ведь Дэни помимо всего прочего вынуждена сражаться с монстрами.
– Однажды ты станешь красавицей, Дэни, – сказала я. – Так что постарайся к этому моменту очистить свой лексикон, если хочешь выходить со мной в свет.
Она закатила глаза, прислонила велосипед к конторке, бросила мне свернутую в трубку почту и нахально направилась к стойке с журналами. Но я успела уловить в ее глазах ошеломленное, а потом задумчивое выражение. Она запомнит мои слова. И будет вспоминать их в самые тяжелые моменты. Мои слова помогут ей, так же как мне в свое время помогло обещание тети Эллин, которая убедила меня, что однажды я превращусь в принцессу.
– Почту я подобрала на дорожке, – бросила Дэни через плечо. – Хренов почтальон даже до ящика не дошел.
Она взглянула на меня, ожидая нового нагоняя за ругательство. Я бы устроила ей то, что она ждет, но Дэни взяла с полки журнал «Хотрод».
Хороший выбор. В ее возрасте я читала то же самое.
– Ты ведь знаешь, что сидишь, свесив ножки, на краю района с поганейшими Невидимыми?
– Ты о Тенях? – спросила я, бездумно перебирая почту. – Да. Я называю этот район Темной Зоной. В этом городе таких зон три.
– У тебя здорово получается давать им названия. И тебя не пугает, что эти засранцы так близко?
– Меня пугает, что такие засранцы вообще существуют. Ты видела, что они оставляют от людей?
Дэни вздрогнула.
– Да. Ровена отправила меня с командой искать одну из нас, когда та не пришла домой.
Я покачала головой. Для своего возраста Дэни видела слишком много смертей. Она должна была бы читать модные журналы и думать о симпатичных парнях. Я рылась в рекламных листовках и купонах, которые пришли по почте, и внезапно наткнулась на знакомый конверт: толстый, ровный, из небеленого пергамента.
И без обратного адреса.
На конверте был штамп дублинской почты, проставленный два дня назад. «"Книги и сувениры Бэрронса", для МакКайлы Лейн».
Дрожащими руками я разорвала конверт.
«Сегодня я говорила с Мак».
Я закрыла глаза, скомандовала себе не распускаться, затем снова взглянула на строчки.
«Было так здорово снова услышать ее голос! Я представляла, как она лежит на кровати, раскинувшись на разноцветном одеяле, которое когда-то сшила для нее мама. Одеяло обтрепалось по краям и выцвело от сотни стирок, но Мак отказывается с ним расставаться. Закрыв глаза, я могу почувствовать запах пирога с яблоком и карамелью, который печет мама. У таких пирогов всегда получается вкусная хрустящая корочка. Я могу слышать голос папы, доносящийся со двора. Он смотрит бейсбол со стариком Марли, нашим соседом, и оба орут на игроков так, словно шансы попасть по мячу напрямую зависят от их криков. Дом кажется таким далеким, словно до него миллион миль, а вовсе не обычный восьмичасовой перелет. Всего восемь часов, и я могу ее увидеть.
Но кого я обманываю? Дом в миллионе жизней отсюда. Как же я хочу все ей рассказать! Я хочу сказать: Мак, приезжай сюда. Ты ши-видящая. Нас удочерили. Надвигается война, и я пытаюсь ее остановить, но если мне это не удастся, все равно придется позвать тебя, чтобы ты помогла нам в бою.
Я так хочу сказать: Мак, я люблю тебя! Но если я это скажу, она поймет, что что-то не так. Мак настолько хорошо меня знает, что мне невероятно сложно скрывать от нее правду. |