— Но у нас есть повод. Мы должны кое-что отметить. Ведь почти год прошел с тех пор, как в то знаменательное утро ты постучал в дверь моего дома. И поскольку в самый день этого юбилея мы будем в Вашингтоне, я решила, что можно, отпраздновать событие чуть пораньше.

Она взяла бокалы в руки, а когда пробка с шумом вылетела из бутылки, подставила их под струю, и Девон разлил по ним искрящуюся жидкость. Затем он снова положил бутылку в ведерко, принял бокал из ее рук и торжественно поднял его.

— За тебя, моя любимая цыганка. За нас.

Нежно зазвенели бокалы. Они пили шампанское, не переставая глядеть друг на друга. Фиолетовые глаза встретились с зелеными. Тори покорно склонила голову на плечо Девона, и его рука нежно гладила ее затылок, потом шею, потом медленно спустилась к груди, и она услышала, как он прошептал:

— Я очень тебя люблю.

Девон нежно ее целовал, и постепенно, под влиянием все разгоравшегося желания, его поцелуи становились все более пылкими, более жгучими. Свободная рука Тори скользнула вниз, к его груди, худому животу, добравшись до полотенца вокруг его бедер, и вдруг она не без досады вспомнила, что забыла нечто очень важное — показать ему свой сюрприз, который она приберегла именно к сегодняшнему вечеру.

Он осыпал поцелуями ее шею, когда она тихо шепнула ему:

— У меня есть для тебя подарок.

— Да ты сама — просто подарок, — выдохнул он, не в силах от нее оторваться.

Но Тори освободилась из его объятий, поставила бокал на ночной столик и, запустив пальцы в его волосы, мягко повернула к себе его лицо:

— Но у меня есть действительно подарок для тебя, очень хороший подарок.

Девон вздохнул, его глаза были темны от страсти.

— Но мне и так хорошо, моя девочка.

— Что же, суди сам.

Он нехотя поставил свой бокал, взглянув на нее, и увидел в ее лице удивившее его выражение какой-то неуверенности.

Дотронувшись до его щеки, она кивком головы показала на что-то за его спиной.

— Это там, посмотри.

Девон медленно обернулся. Входя в комнату, он не заметил в том углу ничего особенного. Но теперь он увидел все. Мягкий свет стоявшей на столике лампы освещал висевшую на стене картину — ту самую, которую она так охраняла от его любопытства.

Девона как будто что-то подняло с кровати, он в одно мгновение оказался перед картиной. Фон ее представлял собой прекрасный пустынный пейзаж с руинами. Разрушенные стены — эти немые свидетели древней цивилизации — освещали лучи заходящего солнца. На переднем плане стоял мужчина в рубашке с открытым воротом. Сощурив от солнца глаза, он смотрел на потрескавшуюся от времени глиняную фигурку, которую держал в руках. Однако его внимание было сосредоточено на чем-то другом, о чем зритель мог только догадываться.

Изящная и горделивая осанка мужчины, ощущавшаяся в нем уверенность внушали уважение. Его волевое, мужественное лицо было озарено вдохновением. Насмешливость и выражение какого-то удивления застыли в изгибах упрямого рта. Кисть Тори запечатлела и другие черты: решительность, терпение, тонкость чувств; внимательный взгляд мог различить в его худощавом лице едва заметную ранимость. Но самым замечательным в нем были зеленые глаза, в которых светилась глубокая, непреходящая любовь.

— Я ведь хорошо помню тот день, — заговорил Девон после долгого молчания. — И тот момент, когда, взглянув наверх, увидел, что ты наблюдаешь за мной.

— Да, верно. — Затаив дыхание, Тори ждала, что он скажет дальше.

Девон медленно вернулся к ней, сев рядом на кровать.

— Значит, ты меня увидела таким… — спросил он, с трудом выговаривая от волнения слова, — таким…

— Да, именно таким красивым, — шепотом закончила она фразу вместо него.