— Я сделал то, чего хотела от меня магия, — возразил я.

Он горько рассмеялся.

— Я не почувствовал, чтобы магия говорила с тобой, когда ты действовал. Зато я видел, как ты превозмог себя, чтобы заставить деревья погибнуть и растения — пустить корни там, где они не смогут выжить. Я видел, что ты сеял жизнь так же противоестественно, как захватчики смерть. Любой из нас мог бы сказать тебе, что у тебя ничего не выйдет. Завтра половина твоего колдовства будет разрушена солнцем, когда растения увянут и умрут. Какая пустая трата!

Меня охватила ребяческая обида — это все казалось несправедливым. Магия никогда не сообщала мне ясно, чего она от меня хочет. Деревья предков ни разу не предложили помощи.

— Я не знал, что могу спросить у вас совета, — сухо выдавил я.

Я смертельно устал. Даже выражать мысли словами и то было трудно.

— А зачем, по-твоему, мы существуем, если не затем, чтобы отвечать на вопросы и давать советы? Какое еще значение могут иметь деревья предков? Глупое, себялюбивое продление жизни и гордость? Нет. Наша задача — направлять народ. И защищать его.

— Но народ не сумел защитить вас. — Меня терзали глубокая печаль и стыд.

— Магия дана тебе, чтобы нас защитить. Используй ее так, как должно, и мы будем жить.

— Но… магия показала мне лес, живой и цельный. И дорогу — как смерть, прорезавшую его. Если я смогу изгнать смерть и вновь срастить половины леса…

— Ты похож на ребенка, который видит орех, но не понимает даже того, что он вырос на дереве, не говоря уже о том, что в нем сокрыто другое дерево. Смотри шире. Узри все целиком.

Он поднял меня или, возможно, позволил мне подняться. То, что он мне открыл, трудно выразить словами. Я снова увидел лес таким, каким его показала мне магия, — совершенное равновесие жизненного танца. И дорога по-прежнему вторгалась в него, словно лезвие смерти. Но лесной старейшина поднял меня еще выше, и тракт предстал моим глазам не единственной мертвенной полосой, а ищущим щупальцем чуждого существа. Он был корнем, пытающимся укрепиться в новой почве. А тропинки и дорожки, как я их себе и представлял, станут его мелкими корешками и отростками. Проследив его взглядом до основания, я увидел Гернийское королевство, растущее и распространяющееся, как лоза взбирается по стволу. Она тянется к свету, вовсе не желая причинить дереву вред, но невольно высасывает из него жизнь, разрастаясь, отнимая у него солнечный свет стеблями и листвой. Дороги кормят Гернию, и их заботит только ее благополучие. Чтобы Герния жила, тракт должен расти. Она не сможет существовать без его расползающихся во все стороны корней. Моя цивилизация и лес — это два организма, борющихся за выживание. Один отнимет свет у другого.

Затем, так же быстро, как поднялся ввысь, я снова вернулся в собственную плоть, опирающуюся на срубленный ствол, лишенную сил и надежды.

Поражение отравило даже мои краткие воспоминания о пережитом ликовании.

— Магия не сможет этого изменить, древесный человек, — тихо заговорил я. — Дело не в дороге или крепости Геттиса. Даже не в людях, пришедших сюда. Это невозможно остановить. Ты знаешь, даже если бы я мог убить всех захватчиков, я не стал бы. Но если бы я попытался, если бы мы убили всех до единого мужчин, женщин и детей в Геттисе, мы бы отрезали лишь кончик ветви. Вырастут и другие. Следующим летом здесь появятся новые люди, и строительство тракта возобновится. Для гернийцев приход сюда столь же неизбежен, как для воды — стекание вниз по склону. За теми, кто уже здесь, последуют другие ради пахотной земли или торговых путей. Убийство не остановит их и не помешает им строить тракт.

Я глубоко вздохнул. Это потребовало огромных усилий. Я снова подумал о лозе, взбирающейся по стволу дерева, душащей его и отнимающей у него солнце.