Ему вдруг захотелось увидеть комбинат самому, без сопровождающих, захотелось пройти по безлюдным цехам, мастерским, хранилищам.

На территории даже неопытному человеку бросилось бы в глаза, что комбинат готовится к реконструкции. Почти вдвое предполагалось удлинить главный корпус, и Искандер Амирович увидел готовые подкрановые пути, вплотную примыкающие к старому зданию. Рядом на земле лежал готовый к монтажу башенный кран.

У стен, не загромождая проходов и проездов, были сложены десятки тысяч штук кирпича, предназначенного для очистных сооружений. Дальше, под навесом, стояли изящные и мощные японские автокраны «Като». Двадцативосьмиметровый вылет их стрел позволял выполнять наиболее сложные работы на высоте, а таких работ предстояло немало. Чем дальше шел Акчурин по территории, тем больше дивился он энергии, хватке Пруха.

Во всем чувствовались его крепкая рука и хозяйский глаз. Постепенно в цехах, мастерских, гаражах, у аппаратов начали появляться люди, из распахнутой настежь двери бесплатной спецстоловой дохнуло запахом крепкого кофе, на комбинате заканчивался завтрак.

Неожиданно от группы рабочих, стоявших у столовой, отделился невысокий плотный мужчина в противокислотном костюме и направился к Искандеру Амировичу, разглядывавшему необычную градирню сернокислотного цеха.

Не доходя нескольких шагов, остановился и, обернувшись к остальным, заорал:

— Я же говорил — это Македонский! — Быстро приблизился и своими короткими сильными руками крепко обнял растерявшегося Акчурина.

Македонский. Искандер Амирович вспомнил свое школьное прозвище. Как давно это было, он даже сам позабыл. Македонский. а ведь иначе его в школе и не называли, даже классный руководитель, учитель немецкого языка Давид Генрихович, иногда, особенно в гневе, называл его Македонским.

И тут же, еще в объятиях своего земляка, а, может быть, даже одноклассника, которого Искандер Амирович не признал, отчетливо припомнил он, что их маленький, бедный степной поселок в первые послевоенные годы поставлял юношей только в гурьевскую мореходку и в ремесленное училище, готовившее химиков — аппаратчиков и слесарей по ремонту химического оборудования.

Ведь там кормили, пусть не всегда досыта, да и привлекала парней красивая по тем временам форма.

Так вот, оказывается, какому комбинату принадлежало училище, откуда приезжали на праздник в щегольской парадной форме кумиры их мальчишеских лет!

— Что, не признал? — И улыбка на миг сбежала с крупного обветренного лица. — А впрочем, что тут удивительного, — продолжал земляк, улыбаясь, — укатали сивку крутые горки. Двадцать пять лет нынче, как на комбинате. Прямо из училища в семнадцать лет — и во вредный цех, скоро уж на пенсию. Цеха здесь не кондитерские, как у нас шутят. А ты молодцом выглядишь, орел! Так и не узнал? — Он отступил на шаг и засмеялся: — Фаттах я, сосед твой, земляк; через плетень жили. Вспомнил?

И только теперь Акчурин узнал соседа, заступника и покровителя детских лет.

А тут подоспели и остальные. Среди них Искандер Амирович признал своих односельчан: Вовку Урясова, Юрку Курдуляна, Рашата Гайфуллина, Мелиса Валиева, Богдана Гибадулина, Андрея Эппа, Сансызбая Бектемирова, Лермонта Берденова. Глядя на этих рано состарившихся мужчин, Искандер Амирович вдруг припомнил их в светлый весенний день. «Ремесло» прибыли домой на майские праздники. Они стояли компанией у райсада в тщательно выутюженных «клешатах», в лихо надвинутых фуражках.