Ленин, со своей стороны, все более раздражался выступлениями своего любимого автора в защиту ученых, писателей, художников в тот момент, когда белогвардейцы так и ищут, как бы потеснить войска большевиков со всех фронтов. Едва Красная армия одержала победу над красновцами, как на Волге выступили полки Колчака. Едва удалось вытеснить их в Сибирь, как с внушительными силами в центре объявился Деникин. Угроза нависла даже над Петроградом. В мае 1919-го Макс писал из Москвы своему отцу, что у них, в Кремле, положение Петрограда не скрывают и не исключают возможности, что город будет сдан [белым] на время. Если Петроград возьмут, он, Горький, окажется в ужасной ситуации. Во-первых, «для белых ты не писатель Горький, а большевик». Его могут схватить. Это будет ужасно. Глупо оставаться в Петрограде. Горький незамедлительно ответил сыну: зря волнуешься из-за меня; меня не тронут; уехать отсюда не могу и не должен. Он не имеет права бросить людей, которые работали с ним и которые совершенно беззащитны, в отличие от него, имеющего писательскую репутацию и некоторые заслуги перед нацией.

Несколькими месяцами позже массивное контрнаступление Красной армии освободит город. А между тем Германия, побежденная силами союзников, капитулировала, Брестский мир свою силу потерял, и военные предводители контрреволюционеров могли рассчитывать на помощь Франции и Англии. Молодая республика Советов никогда еще не была в такой смертельной опасности, а тут, пожалуйста, некий писатель, называющий себя социалистом, выражает недовольство «красным террором», посредством которого новые руководители страны надеются очистить страну от сомнительных элементов. «Вопль сотен интеллигентов по поводу „ужасного“ ареста на несколько недель, – писал Ленин Горькому, – Вы слышите и слушаете, а голоса массы, миллионов рабочих и крестьян, коим угрожает Деникин, Колчак, Лианозов, Родзянко, красногорские (и другие кадетские) заговорщики, этого голоса Вы не слышите и не слушаете». А во время встречи в Кремле он сказал ему еще более прямо: «Чего еще вы желаете? Есть место человечности в этой драке беспрецедентной жестокости? Где здесь место „мягкосердечию и великодушию“? Европа устроила Советской России блокаду, лишила помощи европейского пролетариата, на которую большевики рассчитывали; со всех сторон страну, как медведь, душит контрреволюция, и они, большевики, не имеют права бороться, противостоять? Но ведь они знают: то, что они хотят сделать, кроме них, сделать не может никто. Ленин охотно сравнивал революцию с работой акушерки, принимающей роды у женщины, которая, по его выражению, измучена, истерзана, окровавлена, которая обезумела от боли и больше не представляет собой ничего, кроме куска мяса, чуть живого». Он цитировал Маркса и Энгельса, которые говорили о долгих родовых муках, которыми сопровождается переход от капитализма к социализму. Горький слушал его с уважением, но проникнуться убеждением полностью не мог.

Среди прямых помощников Ленина хуже всего к Горькому относился Зиновьев. Он доходил даже до того, что отдавал распоряжения просматривать личную переписку писателя.