– А как насчет работ с явно доминирующим контекстом. Связанные запястья, кожаные ремни?

– Вы неправильно трактуете, мисс Рами. Портреты, о которых идет речь, показывают уязвимость женщины, ее сексуальность и… могущество.

– В чем же оно? – скептически интересуется Сальма, прикусывая нижнюю губку.

– В век свободных самоуверенных женщин слабость и уязвимость стали огромной редкостью, я лишь иду навстречу спросу, – невозмутимо поясняю я свою позицию.

– А я считаю это завуалированной популяризацией садизма. Безликие, связанные, голые женщины, в моем понимании, не сочетаются с могуществом. Вы обнажаете их, скрывая лицо, желая обладать ими единолично? Это ли не есть доминирующая позиция?

– Людям свойственно находить порок, разврат и несовершенства даже в святыне. Искусство остро подчеркивает то, кем мы являемся на самом деле. Прекрасное и отвратительное имеет очень тонкую грань, запечатлеть которую дано не каждому, единицам, избранным. Именно потому, как мы смотрим и понимаем те или иные произведения, стихи, картины, музыку, можно судить о нас самих. Творец открывает нам душу, но если мы пусты, то не видим в ней ничего, кроме грязи. Наши мысли и восприятие – это отражение той мерзости, что каждый носит внутри.

– Браво, вы еще и философ. Я заинтригована. Извиняюсь за неудобные вопросы, но я так работаю. У каждого свои методы.

– Бесспорно, – не могу не согласиться. – Итак, у вас все? Или позволите мне написать ваш портрет?

– Что? Мой? Нет, – слишком активно отзывается Сальма. – Уверена, что в Elite найдется огромное количество желающих позировать молодому и многообещающему сексуальному фотографу.

– Вы на удивление осведомлены, – сухо констатирую я, пропустив мимо ушей комплимент.

– Я сама когда-то работала в этом модельном агентстве, – Сальма отводит взгляд в сторону, потом отпускает вниз. До побелевших костяшек сжимает диктофон. – Я родом из Сирии, пришлось бежать сюда, когда начались военные действия. Уже здесь я познакомилась с Ильдаром Видадом, директором Elite. Он мне помог в очень трудный жизненный момент.

– Так почему же ушли? Мало платил? – спрашиваю я, удивленный неожиданной откровенностью. Или возвращает долг за то, что я ей рассказал о семье?

– Достаточно платил, – резко отзывается она, закрывая тему Ильдара. – Просто пришло время. Как вы недавно выразились – осесть, а не прыгать по бесконечным фотоссесиям и вечеринкам. Год назад я сменила профессию модели на журналистику. Но связи с девушками остались. А можно еще вопрос?

– Если согласитесь позировать, то я отвечу на любые, которые придут в голову, – с лукавой улыбкой обещаю я.

– Что вы думаете об убийствах девушек? Вы же знали их, да? Я знаю, что в выставке участвует портрет Марьям.

– Сальма, – сдержанно начинаю я. – ФБР меня опросило, как и всех, кто имел контакт с убитыми. Я не хочу снова касаться данной темы. Молодые и красивые фотомодели убиты – ужасная трагедия. Я сочувствую их семьям.

– У них нет семей, – закусив губу, Сальма расправляет на юбке несуществующие складки. – Все они беженки, такие же, как я. Кто бы ни был убийца, он это знает.

– Вы боитесь? – мягко спрашиваю я, хорошо понимая причину ее страха.

– Думаю, что весь Нью-Йорк боится. Серийные маньяки всегда внушают ужас. Вы видели эти снимки? Что думаете?

– Вам не понравится ответ, – качаю головой, встречая ее встревоженный настойчивый взгляд.

– И все же?

– Убийца талантлив, обладает тонким художественным вкусом, нестандартным видением и пониманием того, что он делает, и зачем он это делает, – бесстрастно перечисляю я.