— Господин Сорде?

Пришлось вежливо поклониться.

— Я Луиза Палюдескар.

Он поклонился еще раз.

Она смотрела на него холодно, с сомнением; потом, видимо решившись, повела представлять своей матери.

Луиза Палюдескар была молода, красива и очень похожа на своего брата. А старая баронесса, сидевшая вместе с двумя другими пожилыми дамами возле инкрустированного золотом рояля «Эрард», казалась чем-то раздраженной; вид у нее был болезненный и кислый. Она вежливо поздоровалась с Итале, но больше ей явно нечего было ему сказать, и Луиза повела его в другую комнату, где он, к своей великой радости, обнаружил наконец Палюдескара. Тот пожирал холодного цыпленка, запивая его шампанским, и тут же предложил Итале к нему присоединиться. Есть Итале действительно хотелось, и, несколько насытившись, он сумел даже отчасти стряхнуть с себя овладевшее им оцепенение и немного приглядеться к гостям. Выяснилось, например, что никто здесь не носит таких штанов, какие были на нем, и что ему чрезвычайно трудно участвовать в общем разговоре, поскольку все эти люди говорят очень быстро и без конца перескакивают с одной темы на другую. В общем, суетятся, как кролики.

— Вы надолго в Красной, господин Сорде? — спросил один из них; этого человека ему только что представили, но он тотчас же забыл его имя. Однако ответить он не успел: кто-то из стоявших рядом с ним молодых мужчин, перехватив инициативу и поклонившись Итале, заговорил сам:

— Сейчас повсюду такая скука! У меня ощущение, будто наша цивилизация погибла, а жалкие ее остатки сосредоточены в этой гостиной. И, к сожалению, оперный театр откроет сезон не раньше ноября!

— Я очень надеюсь туда попасть, — сказал Итале и даже вздохнул с облегчением, ибо сумел наконец выговорить нечто более-менее вразумительное.

— Вы увлекаетесь музыкой? — тут же спросил тот, первый. (Кажется, его фамилия Хаческар или Гаррескар? — пытался вспомнить Итале.) — У нас, как вы понимаете, не Париж, а старый Монтини еще в прошлом сезоне утратил свое верхнее «ля», однако и наша опера пока неплоха.

— Например, Паолина, — выдавил из себя Итале. Паолина была местной «дивой»; хвалебные отзывы о ней он слышал в Соларии.

— Вот именно! — подхватил Геллескар. (Итале вспомнил наконец его имя, но кто он — барон? граф? князь?) — А вы ее уже слышали, господин Сорде? Неужели вы из-за нее сюда приехали?

Итале молча смотрел на него, не зная, что ответить. Не говорить же: «Нет, я приехал сюда, чтобы свергнуть правительство!»? В конце концов он обошелся кратким «нет».

Геллескар улыбнулся. Красивое, тонкое лицо его, как и у Палюдескара, было, пожалуй, бледновато, но в стройном теле явно чувствовалась сила.

— Простите, я вечно ко всем пристаю с разговорами о музыке, — извинился он. Итале были приятны и его тон, и эта доброжелательная вежливость, но он не сумел ответить должным образом. — Луиза, — спросил чуть позже Геллескар, — а кто он, собственно, такой, этот новый приятель твоего брата?

— Понятия не имею, Георг.

— Он что, тоже литературой увлекается? — продолжал задавать свои вопросы Геллескар, будто не слыша ее, но Луиза Палюдескар лишь молча пожала плечами. — Вполне, вполне возможно… Ему бы, например, очень пошло писать эпические поэмы… Нет! Я догадался! Он намерен издавать подпольный журнал, где будет полно цитат из Шиллера.

— Но, дорогой, я действительно совсем ничего о нем не знаю!

— Твой брат что же, просто его в почтовой карете подобрал? Как забытую шляпу? А что, если он шпион Генца? Или воришка? Кстати, ваше столовое серебро на месте? Вот уж не думал, что Энрике так неразборчив в знакомствах! С другой стороны, ни один шпион не сумел бы так умело завязать галстук; во всяком случае, австрийский шпион.