|
На ночном столике нет склянок с лекарствами. Кажется, что в комнате уже нет болезни, что ее прогнали, как прогоняют пыль или дым. Мне для этого уже не нужно делать шага, только немного нагнуться вперед, и я вижу другое лицо, лицо Жанны. Она прищуривает глаза точно также, как Било! Она улыбается так же, как он. Улыбается, как будто у нее нет возраста, - улыбка в чистом виде. Вначале я не понимаю, что они делают. Но нет! Било шевелит пальцами одной руки, моя жена хватает их ртом и покусывает, а он пугливо убирает пальцы. Он смеется. Она тоже смеется. Они не слышали, что я пришел. Они слышат только друг друга. Било смотрит на нее, как будто она - это весь мир, и Бог, и он сам вдобавок, как будто она это-все, это безопасность, это радость. Правда ли, что я поморщился, что я..? Жанна взяла его мизинец в зубы, вернее в губы, и ее глаза... Ее глаза вдруг изменились, зрачки остановились, потускнели. Все успокаивается. Все гаснет. Она поднимает голову. Смущенная, она меняет позу. Спрашивает: - Ты здесь? Я покашливаю. Смотрю в сторону. Я не могу смотреть на них. Не знаю, что я говорю, но говорю что-то очень быстро, потому что мне нужно говорить очень быстро. Я верчу в руках какой-то предмет. Я пытаюсь закрыть окно, потому что это дает мне возможность выиграть время. И вдруг я испугался, меня охватила паника, я думаю, что оставил на с голе тетрадь. Жанна, стоя передо мной, спрашивает: - Ты ходил в больницу? Как она это угадала? Почему это доставляет ей удовольствие? - Да! Поскольку я уже дошел до нее... Прочла ли она? Не прочла? Я хочу задать ей какой-нибудь наводящий вопрос, чтобы догадаться. И я глупо спрашиваю: - Никто не приходил? Может быть, она поняла, а может быть, отвечает нарочно, чтобы успокоить меня: - Только Морен... Он был здесь больше часа... Он очень доволен, что болезнь приняла такой оборот... Видит ли она, какие у меня широко раскрытые глаза, и я не знаю, что делать и куда деваться, и не смею войти в комнату Било, как будто одним своим присутствием боюсь что-то разбить там? Моя ли это вина? Что я знаю о ней? Я делаю все, что могу. Вот уже двенадцать лет, нет, что я говорю? Вот уже двадцать лет, тридцать лет, как я хожу на цыпочках, как я едва смею глубоко вздохнуть. Потому что я понял, что все хрупко, непрочно, все, что нас окружает, все, что мы принимаем за действительность, за жизнь! Богатство, разум, спокойствие... И, конечно же, здоровье!.. И честность... Были дни, когда, если бы я позволил себе... Это не имеет ничего общего с Тессоном, с моим отцом, с моей матерью, с моей тетей, со всеми Рекюле, сколько их есть на свете. Я знаю... Я чувствую... И вот уже меня мучит мысль, что Жан у моей матери, и я хочу скорей ощутить, что он здесь, с нами. Нужно, нужно обязательно как можно быстрее сомкнуть круг. Нужно ходить на цыпочках, осторожно... Нужно смиренно наметить границы, решительно заявить себе: - Это мое... Это у меня дома... Это я навсегда. Я знаю, что чувственность у Жана пробуждается раньше обычного и что возникает риск... Я поговорю с ним. |
