|
Играть на рояле научила ее я, продолжая семейную традицию. «Ты не Молокова, если не умеешь играть», – говорила моя мама. Но треньканье Поппи – увы, на большее она сподобиться не могла – принесло нечто более важное. Оно чудесным образом успокаивало девочку, позволяло ей растратить энергию, которая в противном случае вылилась бы в агрессию, и надолго сконцентрировать внимание. И она любила музыку. – Попробуй более высокую ноту, – говорю я ей, и она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня. – Спасибо, мама. Я вижу ее лицо – в форме сердечка, как у моей мамы, с маленькими темными глазами, от китайских предков по линии отца, и высоким, интеллектуальным лбом, она прикрывает его густой челкой. Даже в двенадцать лет чувствуется, что душа у нее старше: душа, отягощенная обостренным восприятием действительности. Семью месяцами раньше Поппи начала проходить интенсивный курс лечения ЮШ – юношеской шизофрении, – включающий пребывание в стационаре. Дочь ненавидела меня за это. Но, к моему облегчению, после возвращения из клиники появились явные признаки улучшения ее состояния. Впервые за многие годы я узнала, каково это, иметь нормального ребенка: ребенка, который говорит мне, что любит меня. Однако тревога остается: я смотрю на нее, стоя у дальней стены гостиной, прежде чем уйти и наполнить ей ванну, оглядываю комнату в поисках острых, бьющихся или легко воспламеняемых предметов. Поппи замирает, от ноты «си» переходит к ноте «до», и начинает сочинять новую мелодию. Слышу, что теперь она и подпевает. Убедившись, что дочь спокойна и всем довольна, я направляюсь через кухню в ванную, плотно закрываю за собой дверь и включаю воду. Наполняющая ванну вода заглушает треньканье кабинетного рояля, и на мгновение я задаюсь вопросом: а не вернуться ли мне в гостиную, чтобы проверить, все ли в порядке. «У нее все хорошо, – думаю я. – Пусть играет». Я помню отпуск, который мы провели в Париже, когда разговор зашел о том, чтобы нанять Поппи настоящего учителя музыки. Я пыталась учить ее сама, но обычно все заканчивалось смехом. Я роюсь в настенном шкафчике в поисках пены для ванн, и тут теплая волна прокатывается по коже, захлестывает сердце, легкие, подсказывая: что-то не так. Что-то не так. Я оглядываю полки шкафчика: ни таблеток, ни острых предметов. «Все нормально», – думаю я и тут же ругаю себя за то, что позволяю эмоциям брать верх над здравомыслием. Это основа моей врачебной подготовки и важный элемент успеха в лечении Поппи: доверять науке, а не чувствам. Но ощущение надвигающейся беды усиливается, и интуиция подсказывает, что я должна вернуться в гостиную и проверить, как там Поппи. Я поворачиваю краны, закрываю воду. Смотрю на себя в зеркальце шкафчика, хмурюсь шраму на щеке, который отвратительно розовый, не успевший побелеть от времени. Его еще не скроешь косметикой. Ветерок с улицы бросает волосы на лицо, холодит губы. Я наклоняюсь и закрываю окно. Окно. Ранее в этот день солнце нанесло редкий визит в Эдинбург во всем своем великолепии, заполнив парк на улице Принцев [12]мужчинами в рубашках с короткими рукавами и женщинами в солнцезащитных очках. Оно заставило меня открыть окно в гостиной и впустить в дом прохладный воздух. Разумеется, предохранительная защелка не позволяла окну распахнуться. И Поппи пошла на поправку, заверил меня ее лечащий врач. Лечение приносило плоды. Окно. |
