Видно, Пудра решил отомстить за Витьку, которого накануне вечером не захотели слушать ребята.

И сам Витька обрадовался:

– Точно! Он трепался, будто лошадиной дивизией командовал! Ты, Гутя, не слыхал, не знаешь. Будто, как свистнет, так все кругом без памяти валятся.

Стыд и ярость взметнулись в Серёже! Он им тайну открыл, сказку доверил, а они!

– А ну пустите! – крикнул он с такой злостью, что "мушкетеры" отшатнулись.

– Что случилось? – раздался голос начальника лагеря. Совков подошел незаметно.

– Ничего страшного, Тихон Михайлович. Самовольщик нервничает, – объяснил Гутя. – За пределами лагеря гулял, а теперь брыкается.

Совков повернулся к Серёже.

– Кто позволил уходить из лагеря?

Глядя в землю, Серёжа сказал:

– Я Костю провожал. Он мне сам разрешил.

– Надо было у меня спросить… Ладно, ступай.

Серёжа плечом отодвинул с дороги молчаливого Женьку и шагнул в калитку. Но злость и обида вдруг снова поднялись в нем. Он повернулся:

– А они… пусть лучше меня не трогают! Я под их скрипку танцевать не собираюсь!

Серёжа ожидал в ответ возмущения и угроз. Но

"мушкетеры" промолчали, а Тихон Михайлович

сказал почти ласково:

– Ступай, ступай. Они не тронут. Я поговорю.

Они и правда не трогали Серёжу. Но в тот же день он увидел на своей подушке листок с карикатурой: кривоногий всадник сидел на брюхатой лошади и держался за хвост.

На следующий день вслед Серёже то и дело звонко ржали наученные "мушкетерами" малыши. К вечеру кое в чем разобрался, видимо, Димка и навел среди октябрятской братии порядок: ржание прекратилось. Но перед ужином к Серёже подошла Гортензия и, хлопая крашеными ресницами, заговорила:

– Послушай, Каховский, у нас завтра костер. Ты не мог бы рассказать всему отряду свою сказку?

– Какую сказку?

– Ту самую, про которую все говорят. Про каких-то волшебников, говорящих верблюдов, лошадей…

"Сама ты говорящий верблюд", – подумал Серёжа. И спросил:

– Кто вам сказал про эту сказку?

– Падерин и Солобоев. А что?

– Скажите им, что они болваны, – четко произнес Серёжа.

– А ты грубиян! Тебя по-хорошему просят, а ты…

Вот в тот вечер Серёжа и написал домой письмо. Написал и бросил в фанерный почтовый ящик у пионерской комнаты.

А на другой день, на вечерней линейке, – как гром среди ясного неба!

Впрочем, сначала линейка шла как обычно: рапорта, итоги, благодарности дежурным по кухне. Потом взял слово директор. Это было тоже привычно: он часто выступал на линейках.

На этот раз он говорил о тех, кто самовольно уходит из лагеря в лес, на речку, в поле. Невысокий, кругловатый, энергичный, он стоял у мачты с флагом и при каждом слове резко дергал устремленным вниз указательным пальцем – словно кнопки нажимал или неумело печатал на большой пишущей машинке.

Слова директора были привычные и скучные:

– Отдельные безобразные случаи превратились в систему… Администрация будет вынуждена… Есть меры, которые заставят нарушителей…

Потом он передохнул и заговорил попроще:

– Ну чего вам не хватает? Территория благоустроенная, аттракционы всякие. Порядок надоел? Так ведь порядок этот не назло вам, а чтобы избежать несчастных случаев. Вам бы все скакать, а мы, взрослые, отвечаем. Понимаете? От-ве-ча-ем! Совести у вас нет, вот что. Безобразничаете, а потом еще жалуетесь родителям.