Казалось, ему было больно произносить последние слова.

Я кивнула, переполненная волнительными чувствами.

Нельсон вдруг снова отложил нож, опять повернулся и раскинул руки.

Я бросилась ему в объятия.

Он не поцеловал меня и не сказал, что безумно, безумно любит, как в той сцене в «Короткой встрече», а просто крепко обнял, запустил пальцы в мои волосы и прижал меня к себе так, что я уткнулась носом в его плечо. Я гадала, чувствует ли он сквозь ткань рубашки, какое горячее у меня дыхание, или, может, ощущает влагу моих слез.

Мы обнимались минут пять и не произносили ни слова. Когда же я, наконец, отстранилась, Нельсон вытер глаза тыльными сторонами ладоней.

– Лук,– объяснил он. – На редкость злой.

– Да,– ответила я, ожидая услышать что-нибудь еще.

Нельсон ничего не добавил. Пришлось мне взять сумку и ехать к родителям.

В следующие несколько недель, когда лондонское бабье лето превращалось в прохладную осень, я нашла три настоящих плюса в своем переезде от Нельсона.

1. Я смогла забрать у родителей Храбреца, и теперь он жил со мной в агентстве-доме. Было здорово иметь под боком пушистого жизнерадостного дружка, хотя, глядя на него, я, конечно, то и дело вспоминала о Джонатане. Храбрец скрашивал мои долгие одинокие вечера, в которые прежде я беззаботно и счастливо спорила по разным пустякам с Нельсоном, вдобавок, поскольку с собакой надо постоянно выходить на прогулку, у меня не оставалось времени на утешение себя любимой сладостями. А еще Храбрец помогал мне находить общий язык с особо стеснительными клиентами. Они были только счастливы перед разговором о своих любовных перипетиях поболтать о собаках.

2 Нельсону теперь приходилось регулярно звонить мне и спрашивать, не желаю ли я приехать к нему на ужин. Я всегда принимала его приглашения. Габи оказалась права: теперь, когда я не жила с ним, мы с нетерпением ждали каждой встречи. Да, и еще: перед моим приездом Нельсон непременно переодевался в свежую рубашку.

3. К своему великому удивлению, хотя комнатка моя была крошечная, хотя принимать ванны мне теперь оставалось только у Габи, а радоваться приезду на работу секунда в секунду больше не приходилось, я обнаружила, что жить одной весьма и весьма неплохо. В последние несколько лет я так закружилась в вихре любви и романтики, что совсем забыла, как спокойно и здорово бывает в одиночестве. А теперь вдруг поняла, что могу спасать от тревог и ночных страхов не только своих клиентов, но и саму себя. Да, и самое главное: теперь, во время долгих прогулок с Храбрецом по Грин-парку, наблюдая, как листья становятся золотисто-желтыми, потом коричневеют, наконец опадают и устилают землю шелестящим ковром, я очень много думала. А чем больше я думала, тем яснее понимала, кто же мой настоящий и единственный принц.

Кстати, о принцах. Вскоре после поездки в Монако я, хоть на Александра официально уже не работала, встретилась за ужином с Ники. Как приструнить шантажистку, я придумать не сумела, отчего чувствовала себя прескверно. На решение чужой проблемы у меня впервые за долгое-долгое время не нашлось сил.

– У нас в запасе несколько недель,– взволнованно сказал Ники, заказав вторую бутылку шампанского. – Имоджен до сих пор на острове Бали, снимается в реалити-шоу. Но она такая гадина, что против нее проголосуют, не успеешь глазом моргнуть. А как только она вернется, тотчас рванет к журналистам.

Я потрепала его по руке. Теперь я не боялась, что он неверно истолкует этот жест.

– Не переживай, Ники. Обещаю, мы что-нибудь придумаем.

Тут ему пришло сообщение. От Леони. И необходимость задавать второй вопрос, который крутился у меня на языке, отпала сама собой.