– Что ж, хоть раз в жизни сообщите кому-нибудь что-то новое.

Бертольд был выдающимся хирургом. Но в качестве преподавателя он никуда не годился, и студенты бежали от него как от холеры.

– Я вас ненавижу, Марти.

Они стояли лицом к лицу. Высокий, трясущийся от бешенства, и маленький, нарочито спокойный.

– А я вас люблю, Бертольд.

У Марти, напротив, всегда было чем пронять даже самые тупые головы. Полные аудитории, выездные лекции, призывы о помощи, несущиеся со всех концов света. Внимая ему, студенты становились настоящими целителями. У больных появлялась надежда.

– Церебральная смерть, Марти!

Дрожащим пальцем Бертольд указывал на дыхательный аппарат, присоединенный к Малоссену.

– Глубокая кома!

Бертольд тыкал в энцефалограмму. Безукоризненная горизонтальная прямая.

– Троцкий и Кеннеди и то находились в лучшем положении, чем он!

В глубине души Марти был с ним согласен. И тем не менее он не сдавался:

– Просто длительная кома, Бертольд, бессознательное состояние, но организм жизнеспособен.

– Ах так! И как же вы собираетесь это доказать?

В этом-то и заключалась вся проблема. Все симптомы говорили за то, что нарушения необратимы. Малоссену конец. Доказывать обратное – равносильно попытке воскресить Лазаря во второй раз.

– Вы понимаете, что вы сейчас делаете, Марти?

– Как раз сейчас я стараюсь не заразиться от вас, высморкайтесь и, пожалуйста, встаньте подальше, шага на три от меня.

– Терапевт до мозга костей! Вы с вашей манией величия будете вялить здесь этот кусок мяса, в то время как эту койку мог бы занять другой больной, который сейчас подыхает где-нибудь из-за вас.

– Бертольд, вы первый окажетесь на этом месте, если не прекратите меня доставать.

– Что? Угрожаете? Физической расправой? Вы? Мне?

– Лучше сказать, ставлю диагноз. Не смейте трогать моего больного. Ясно?

Они так и остались каждый при своем. Временно. Стадия наблюдения. Это долго не продлится. Бертольд и в самом деле без особого труда мог отключить Малоссена. И Марти, по большому счету, нечего было ему возразить. Надо было быть начеку. Опять отвлекаться от медицины, в который раз. Профессор Марти протискивался на своем мотоцикле между машинами, наводнившими Париж. Может, Бертольд и не посмеет. Их схватка затянулась. Марти вцепился ему в вихры, а Бертольд вонзился зубами в его левое ухо. Как всегда, Бертольд комплексовал, а Марти, опять же как обычно, переживал за больного. Не просто безнадежный больной, а на все сто два процента; только он и правда был не какой-нибудь там больной. Это был Малоссен. Красный свет, зеленый. Нет, конечно, каждый больной – не просто какой-то там больной, но Малоссен – это Малоссен. На мотоцикле – нет ли, а Марти все равно застрял в пробке, и не только: он по уши увяз в этой тавтологии. Два года назад он спас Жереми Малоссена, который чуть не изжарился во время пожара в лицее. Год спустя он спас Жюли Коррансон, начиненную свинцом, как фаршированный карп. И вот, пожалуйста, теперь и сам Малоссен с дыркой в башке. Как ни старайся отгородиться, к некоторым пациентам все равно привязываешься. Марти не помнил, чтобы эта семья беспокоила его по пустякам – прыщи или несварение желудка. Если им мешал аппендицит, они вырезали его сами. Итак, они привезли ему Малоссена. Жереми возглавлял процессию.

– Доктор, нужно вытащить моего брата.

Всей семьей. Кроме, естественно, матери. Вместо нее – грузная арабка, которую они называют Ясмина. И старый Бен Тайеб, весь седой.

– Это мой сын Бенжамен.

Они буквально оккупировали больницу, появившись в сопровождении сирен всей полиции города.

– Вы можете что-нибудь сделать?

Это спросил молодой араб с ястребиным носом в умопомрачительном костюме.