— Ну, что же делать — самые близкие друзья расстаются…

— Да, мы были друзьями много лет подряд, не правда ли?

— Со дня твоего рождения, — ответил мистер Гоббс. — Тебе было всего шесть недель, когда ты в первый раз очутился на этой улице.

— Ах, — со вздохом сказал Цедрик, — я не воображал тогда, что стану когда-нибудь графом!..

— А нельзя ли как-нибудь избежать этого? — спросил мистер Гоббс.

— Боюсь, что нет, — ответил Цедрик. — Моя мама говорит, что папа, наверно, захотел бы, чтобы я поехал. Но говорю вам, мистер Гоббс, уж если мне суждено быть графом, я могу по крайней мере одно сделать: постараться быть хорошим графом. И я не буду тираном. А если когда-нибудь снова случится война с Америкой, я постараюсь прекратить ее…

Его разговор с мистером Гоббсом был продолжителен и серьезен.

Успокоившись после первоначального изумления и волнения, мистер Гоббс отнесся к событию не с таким недовольством, какого можно было ожидать от него; он постарался примириться с фактами и в течение беседы успел задать массу разных вопросов. Но так как Цедрик мог отвечать лишь на некоторые из них, то мистер Гоббс попытался сам разрешить их.

Будучи прекрасно осведомлен относительно графов, маркизов и дворянских поместий, он так своеобразно объяснил некоторые факты, что мистер Хевишэм, вероятно, был бы очень удивлен, если бы мог слышать его.

По правде сказать, многое и без того удивляло мистера Хэвишэма. Прожив всю свою жизнь в Англии, он совершенно не был знаком с нравами и обычаями американцев. В продолжение сорока лет он находился в деловых отношениях с семьей графа Доринкорта и, конечно, обстоятельно знал все, что касалось ее обширных владений, ее огромного богатства и общественного значения, и потому хотя холодно и бесстрастно, но все же по-своему интересовался маленьким мальчиком, будущим графом Доринкортом, которому предстояло сделаться наследником всего этого огромного состояния. Ему хорошо было известно недовольство старого графа своими старшими сыновьями; он хорошо помнил бешеный гнев его по поводу женитьбы капитана на американке; знал также, что старик ненавидел свою молоденькую невестку, о которой отзывался не иначе как в самых обидных выражениях. По его утверждению, она была простой необразованной американкой, заставившей капитана жениться на себе, зная, что он сын графа. Мистер Хевишэм и сам был почти уверен в справедливости такого суждения. Ему пришлось видеть на своем веку немало эгоистичных и корыстолюбивых людей, и он притом был не очень хорошего мнения об американцах. Когда он проезжал по отдаленной улице и карета его остановилась у скромного домика, он испытал какое-то неприятное чувство. Ему почти больно было думать, что будущий владелец замков Доринкорт, Уиндгем Тоуэр, Чарльворт и прочих великолепных поместий родился и рос в этом невзрачном домике, напротив мелочной лавочки. Мистер Хевишэм решительно не мог себе представить, какими окажутся мальчик и его мать. Он как будто даже боялся увидеть их. В душе он гордился знатной семьей, делами которой так давно занимался, и ему было бы весьма неприятно иметь дело с женщиной вульгарной и корыстолюбивой, не уважающей ни родины своего покойного мужа, ни достоинства его имени; между тем имя было старинное и славное, и мистер Хевишэм сам питал к нему глубокое почтение, хотя и был холодным, хитрым и деловым старым юристом.

Когда Мэри ввела его в маленькую гостиную, он критически осмотрел ее. Обставлена она была просто, но вид имела уютный.

Тут не было ни уродливой мебели, ни дешевых, пестрых картин; немногочисленные украшения отличались изяществом, а разбросанные в комнате хорошенькие вещицы, по-видимому, являлись произведениями женских рук.