|
В религии отец видел больше начал объединяющих, чем разъединяющих. Тут мы были друг с другом полностью согласны, а вот дальше у нас начинались расхождения и споры. В результате озарения для меня стало очевидным существование некоего Высшего Мирового Разума, предопределяющего все и вся во Вселенной. А затем, в размышлениях над этим вопросом, пришел к выводу, что существование этого всеобщего разумного начала во Вселенной можно без всяких логических натяжек назвать Богом, в том смысле, как понимают христиане.
В пору, когда мы с отцом работали над статьей: «О всеобщности принципа: жизнь противостоит гравитации», у нас нередко возникали разговоры о том, что сугубо физикалистская картина мира (иными словами: в полном согласии с известными нам физическими законами) недостаточна для объяснения многих феноменов живой и неживой материи (в этом, кстати, суть и пафос нашей статьи, как убедится читатель, заглянув в приложение к книге). Как выяснилось, отец в целом разделял мою веру в наличие Мирового Разума. Словом, мировоззрение Георгия Максимилиановича в этой области я бы назвал мировоззрением верующего вольнодумца, т. е. он верил в Бога и не считал, что кто-либо из людей может претендовать на владение истиной в последней инстанции. На все, что касалось Ленина в наших разговорах, было наложено табу. Но означало ли это, что и в потаенных мыслях отца ленинская фигура была столь же непререкаемой? Взять хотя бы благополучно дожившее до первых лет перестройки идеологическое заклинание о «возвращении к ленинским нормам». Ведь не мог же не видеть Георгий Максимилианович, что к ним «возвращались» едва ли не при каждой очередной смене генсека. Конечно же видел, да к тому же, уверен, и знал об этих «нормах» куда больше, чем все мы в те годы. Так, может быть, и здесь работала та же непререкаемая установка — надо созреть до осознания. И не здесь ли, кстати, кроется один из возможных ответов на вопрос, почему отец не оставил мемуаров? Писать без какой-либо утайки обо всем, что пережито, — время не пришло, а писать с купюрами и подтасовками — лишь увеличивать количество лжи на Земле… В связи с этими своими размышлениями расскажу об эпизоде, который в свое время глубоко меня потряс и остался со мной на всю жизнь. За неделю до смерти отца я, брат и сестра собрались вместе, чтобы поздравить его с днем рождения. Было это 7 января 1988 года, в светлый праздник Рождества Христова. Словно по какому-то наитию я в нашей беседе с отцом упомянул о яростном непримиримом отношении Ленина к религии. Возникла тягостная пауза, и тогда я не нашел ничего лучшего, как усугубить неловкую ситуацию вопросом: «Как считаешь, отец, — не величайшая ли это ошибка?» Снова тягостная пауза, а затем последовал короткий ответ: «Да, считаю так». Эти слова прозвучали, как нелегкое, но необходимое признание. И у меня словно камень с души свалился. Сейчас, вспоминая об этом, задаюсь новыми вопросами: как воспринял бы отец опубликованные недавно архивные документы (в том числе поистине страшное письмо Ленина «Об ограблении церквей во имя голодающих Поволжья»), которые окончательно разрушили десятилетиями насаждавшееся представление о непогрешимости вождя революции? Явились бы они для него неожиданным и сокрушительным ударом? Или трагически подтвердили бы потаенный ход его раздумий о сути ленинского большевизма? И не подвели бы отца к мысли о том, что народ уже должен знать все обо всем. Я лично уверен, что это так бы и было. И еще три разговора с отцом, которые помогут высветить его сложную и, по-моему, очень цельную личность. Произошли они в разное время, но по своей внутренней логике слились для меня в один. Да к тому же, если быть точным, это были не столько разговоры, сколько обычные для Георгия Максимилиановича реплики без каких-либо комментариев. По неписаному между нами правилу предполагалось, что их я должен осознать сам… Как-то отец протянул мне страничку со своими записями и сказал: «Прочти на досуге». |
