К сожалению, парчовый телефон бабушки Вильмы не имел функции громкой связи. Поэтому все остальные столпились вокруг меня.

– Герр Людвиг, мне очень неловко, но я только сейчас узнала, что Лаура-Кристин уже два раза пропускала ваш урок, – сказала я, пытаясь звучать так же глупо, как обычно звучит Фрауке. – Вместо этого она бегала с подружкой в кино.

– Это объясняет, почему её не было на уроках, – сказал учитель музыки.

– Не-е-е, – прошептала Анна.

– Я уже думал, что она больше не хочет заниматься музыкой. И это было бы жаль, потому что она действительно талантлива, маленькая Лаура-Кристин.

– Да, я знаю, и я очень рассердилась, когда об этом узнала. Ну да, сейчас она, во всяком случае, очень раскаивается, – заверила я. – И мне ужасно, ужасно жаль, что вы дважды напрасно её прождали. Ведь ваше время так ценно, а ваш лист ожидания такой длинный. А вы даже не пожаловались мне на девочку.

– Ну да, – сказал учитель и засмеялся. – Все мы были когда-то молодыми.

– Я знаю, что это немного нагло, но возможно ли, чтобы Лаура-Кристин восполнила эти уроки? Что, прямо завтра утром? – Я подняла большой палец. – О нет, подходит прекрасно. Я очень ценю, что вы пожертвовали своим свободным субботним утром. Да, она придёт вовремя, я обещаю. И будьте, пожалуйста, с ней построже.

Когда я положила трубку, все зааплодировали.

– Ты была ещё противнее, чем сама Фрауке, – заметила Анна.

Когда Лаура-Кристин и Нелли спустились с лестницы, мы объяснили им, что операция «Фотографические доказательства» начинается завтра утром.

– Тогда завтра в обед он уже будет под стражей, – сказала Мими.

Было не так просто проникнуть в сад учителя музыки. От улицы дом отгораживали высокие стены и изгородь, как и положено жилью извращенца-педофила. В конце концов мы все протиснулись через крохотный зазор в кипарисовой изгороди – Нелли, Макс, Труди и я. Анна и Мими сторожили вход, через который только что прошла мрачная Лаура-Кристин.

В гостиной, в которой стояло пианино, было только одно окно, и под этим окном находилась клумба с особенно колючими розами.

– Этот человек профессионал, – злобно прошипела я.

– И любитель трав, – сказала Труди. Она восхищённо стояла перед высокой клумбой в другом конце сада. – Дягиль, пурпурный шалфей, золотистая мята – здорово!

Макс со своей камерой забрался на хилую на вид сливу.

– Отсюда я вижу всю комнату. Лаура-Кристин сидит за пианино. К сожалению, спиной к нам.

– Давайте потише, а то он нас услышит, – сказала я.

– Не-е, окна тут двухкамерные, – возразил Макс. – Он может нас только увидеть. Если я его вижу, то и он может меня увидеть. Мне помахать ему ручкой?

– Лаура-Кристин сказала, что у него очень толстые стёкла очков, – сказала Нелли. – Но он такой тщеславный, что он их не носит.

– Может, у него теперь контактные линзы, – сказал Макс, распаковывая камеру.

– О Боже, – сказала я. Через двухкамерные стёкла я услышала, как Лаура-Кристин играет гамму.

– Что он делает? – спросила Нелли.

– Он бегает по комнате.

Нелли пробралась через розы и стала осторожно поднимать глаза над подоконником.

– Будь осторожна, – сказала я. – Если он тебя увидит, всё будет кончено. Труди, что ты там делаешь?

– Я только возьму несколько черенков, – сказала Труди.

– Не понимаю, – сказала я. Очевидно, я была тут не единственным непрофессионалом.

Лаура-Кристин заиграла. Это звучало как «К Элизе», во всяком случае, в начале.