Табличку с фамилией я оставила, фамилию сохранила. Обида жила во мне, но внешне ее не было видно, она продолжала существовать в самой глубине моего тела. И все-таки, ненавидя, мое нутро в то же время жаждало мужа. Во мне существовало нечто, что Сэйдзи не в силах был унять. И никто не мог, кроме Рэя. Рэй-мужчина, а не Рэй-муж мог удержать это нечто в своих руках.

Наверное, именно поэтому его не любила моя мама.

Он без труда уложил меня в идеально подходящий по размеру ящик, не оставив снаружи ни единого кусочка, ни единого обломка, ящик не был тесным, но и зазорам там не нашлось места, а потом унёс меня с собой, унёс самое близкое для моей мамы существо. Мужчина по имени Рэй разлучил её с ней. С ней — собственной дочерью.

Вот так, мы опять стали жить вместе, но стали ли мы ближе друг другу? Три женских организма. Три организма сосуществовали в одном пространстве, словно три сферических тела, то и дело соприкасаясь друг с другом. Они не были плоскими, имели объем. Их не объединяло единое ядро, у каждого было свое собственное.

На воротах нашего дома табличка с фамилией «Токунага» по-прежнему висела первой. Как-то Момо заявила: «Янагимото Момо произносить трудно. Хочу быть Токунага Момо». Она сказала это смеясь. Момо часто смеялась. Даже сейчас, в свой хмурый возраст, смех сразу проливался из неё наружу.

Звать по имени Рэя я долго не отваживалась, но с Сэйдзи это получилось как-то сразу и легко. Разница в возрасте с Рэем, который был старше меня на 2 года, у него составляла 5 лет, то есть он был старше меня на 7 лет, познакомились мы на работе, поэтому было естественно звать его по имени. Более того, я могла без смущения и церемоний тихонько подойти и обнять его за плечи или за талию. Сэйдзи обладал мягким голосом. Он всегда называл меня «Янагимото-сан». Стиль его речи оставался неизменным. Сэйдзи всегда сохранял отстраненную вежливость, как во время первого знакомства, лишь иногда отвечая: «Ну, да» вместо: «Да, вы правы». Я же вела себя с ним совершенно непринужденно.

К примеру, я могла заявить: «Возьми меня». Иногда он исполнял мою просьбу, а иногда нет, бормоча слова извинения: «Простите, пожалуйста». И в этих его словах была отстраненная вежливость. Я сама решила влюбиться в него. В тот момент, когда я ощутила, что смогу полюбить Сэйдзи, я решила влюбиться в него. Сэйдзи не отверг меня. И мои чувства устремились к нему. «Влюбиться» для меня имело именно такой смысл. И сильные чувства, и слабые, и мимолетные устремлялись даже не к самому Сэйдзи, а к пространству, окружавшему его. Я была благодарна ему за то, что он просто существовал там, не отказывая мне. Рэй пропал, и для меня место, где он был, исчезло. Я никак не могла найти русло для потока своих чувств. Потеряв конечную цель движения, я перестала понимать, где нахожусь сама. Ощущение это было сродни страху, который рождается в душе, когда смотришь в реку и не можешь различить, как движется вода, куда устремлено её течение.

Когда мы занимались любовью, Сэйдзи стонал. Смеялся он беззвучно.

Над магазином висела вывеска, на ней сверху вниз было написано: «Пластинки, музыкальные инструменты». Уйдя со станции, мы какое-то время шли в южном направлении и повернули налево как раз на углу магазина под такой вывеской. Дальше дорога сужалась и напоминала переулок; через несколько домов от закусочной, где подавали собу, жил Рэй до того, как мы поженились.

— Это частный дом или коттедж? — поинтересовалась я, Рэй покачал головой: «Ты так хочешь это знать?» — вопросом ответил он.

— Да, нет. Просто спросила.