Подхваченный какой-то окрыляющей уверенностью, Глебка понесся по улице назад, к перекрестку. По пути заметил завалившийся забор и выдернул из него кол потяжелее. Добежав до колодца, Глебка подпрыгнул, ухватился за цепь, пониже подтянул бадью и, как в колокол, ударил колом по звонкому металлическому боку.

По деревне полетел резкий призывный перезвон.

Глебка бил в бадью и видел, как в окнах зажигались огни, как внутри домов за занавесками заметались тени. Потом захлопали двери. Люди собирались в кучки и с топорами, с ружьями шли к колодцу, где набатным голосом гудела бадья.

Глебка сыпал частые удары и думал не о том, что скажет разбуженным людям. Он думал о тех промахах, которые совершил, когда пытался вдвоем с Глашей, ни к кому не обращаясь за помощью, найти Юрия и выручить его из беды. И сегодня он чуть не совершил ту же ошибку, забыв, что вокруг — народ.

А люди подходили все ближе, и чем больше их появлялось на улице, тем радостней и легче становилось Глебке. Он продолжал бить в бадью даже тогда, когда пять или шесть наспех одетых мужиков подошли совсем близко и остановились в нескольких шагах, хмуро разглядывая незнакомого звонаря, устроившего ночной переполох.

— Вот сатана! — выругался бородатый мужик с ружьем. — Мне чуть стекло не выбил, а теперь всю деревню всполошил!

— Кончай трезвон! — сказал другой с лиловым рубцом поперек лба и, ухватив Глебку за руку, выдернул кол. — Чего народ поднял?

Глебка молчал. С тайной надеждой поглядывал он на подходивших к колодцу людей, но Дубка среди них не было.

Мужик с рубцом тряхнул Глебку за плечо.

— Заснул?.. Чего, спрашиваю, народ поднял?

— Не заснул! Это вы спите! — с обидой крикнул Глебка. — Дрыхнете, а под носом бандюги сидят! Буксир хотят угнать! А на нем добра, может, на миллион или на два! И Юрка там — братейник мой!

Глебку не поняли. Слишком много наговорил он, смешав в одну кучу и буксир, и бандитов, и брата.

К колодцу подошел кто-то с факелом; увидев молчаливую толпу односельчан, спросил невпопад:

— Убили?

— Нет еще! — ответил бородач с ружьем и добавил со злорадством: — Но, кажись, убьем!

— И стоит! — подхватили из толпы.

— Смуту какую поднял!

— А может — пьяный?

— Ну-ка, посвети! — крикнул мужик с рубцом на Лбу и, когда факел осветил Глебку, сказал: — Для пьяного — соплив больно, а на сумасшедшего не похож!

— А не из тех ли он сам? — выкрикнул визгливый бабий голос. — Не из бандюков ли?.. Мы тут на него глазеем, а его напарники в наших избах прощуп делают!

Глебка знал, что спорить с толпой и отругиваться опасно. Надо дать выговориться, а потом уже сказать Что-то веское, убедительное, для всех понятное. Но что? Он не успел придумать. Услышав про свои избы, в которых, может быть, уже хозяйничают воры, кое-кто стал поворачиваться, чтобы поскорее вернуться домой. Другие, которые были злее, ожесточеннее, наоборот, придвинулись к Глебке.

— Уходите! — крикнул он, понимая, что его могут избить, схватить и запереть до утра в каком-нибудь сарае. — Уходите! Все уходите! Пусть останутся только коммунисты!

Срывающийся, до предела напряженный голос Глебки и неожиданный призыв к коммунистам подействовали на всех.

— Ого-о! — произнес чей-то голос. — Вождь какой!

— Вождь у нас один — Ленин! — сказал, как выстрелил, Глебка.