Второй мужчина:  Да. [Он пробирается мимо первого мужчины и выходит в проход между сиденьями, держа в руке портфель, идет по проходу и пристраивается в очередь, образованную другими жителями пригорода, возвращающимися с работы из города. Поезд останавливается, заставив их всех слегка податься назад; затем они гуськом направляются к выходу. Звук набирающего скорость поезда. Видно, как первый мужчина трет нос. Возможно, он вздыхает. Затем тянется за своим портфелем, расстегивает его, вытаскивает пачку бумаг и начинает их читать. Поезд идет дальше, от остановки к остановке. В конце концов мужчина откладывает бумаги и начинает смотреть в окно. Снаружи на стекле появились штрихи дождя.]

Я вытащил видеокассету. Саймона явно занимали фрагменты того, что можно было бы назвать «подсмотренной реальной жизнью», даже если эта реальная жизнь включала его самого с проституткой на заднем сиденье лимузина. Я спрашивал себя, неужели он проводил долгие часы за изучением этих видеоклипов; он был кинорежиссером – человеком, который присматривался к нюансам человеческого поведения, движения, голоса, человеком, который, по‑видимому, чувствовал, что эти ленты чему‑то учат его. Или же они просто нравились ему потому, что удовлетворяли болезненное любопытство к чужим делам; в конце концов мы сейчас не что иное, как нация соглядатаев. Я поднялся со стула, открыл дверь и выглянул в холл. Ничего, всего лишь ряды дверей по обеим сторонам, дорогая персидская ковровая дорожка посредине и ряд светильников на потолке.

Вернувшись внутрь хранилища, я вытащил другую кассету. На наклейке четким почерком было написано «Снято М. Фулджери 5/94».

ПЛЕНКА 67

[Деревушка в стране «третьего мира». Низенькие домики дешевой постройки, сгоревшие автомобили. Камера панорамирует деревню; не видно ни души. Но потом становится ясно, что поперек дороги на земле лежат какие‑то фигуры, и камера продолжает двигаться в этом направлении. Звук шагов, идут два человека. Фигуры, неподвижно лежащие на земле, – люди. Черные тела. Они свалены как попало там и сям, словно всю деревню насильно выбросили из постелей и оставили спящих на дороге. Вот мать с ребенком, там два мальчика, старик, младенец, насаженный на толстый кол…]

Неопознанный голос, говорящий с английским акцентом:  Я просто держу его заряженным, на всякий случай.

Второй голос, говорящий с итальянским акцентом:  Проверь церковь. [Камера движется в направлении большого здания с островерхой, крытой железом крышей и низенькими окошками без стекол, вырезанными в стенах. Камера захватывает лежащую в пыли женщину; у нее отрезаны груди. У дверей церкви картинка внезапно становится темной и неясной; потом изображение корректируется с помощью фотоэлектрического индикатора настройки.]

Голос итальянца:  Да, и здесь тоже. [Камера вдвигается в церковь, полную тел. Все мертвы и свалены друг на друга. Их невозможно сосчитать, но там их сотни, а может быть, и тысяча; все мертвы, больше всего детей, смерть сделала их лица безмятежными; мухи, жужжа, перелетают от одного к другому. На стене отпечатки рук – непонятный знак, образовавшийся от сильных ударов и волочения, наводящий на мысль о бешеной энергии безумства. В дальнем конце церкви заметно движение, и камера делает «наезд», приближая объект; это маленькая собачонка, вгрызающаяся в вяленое мясо; она поднимает глаза вверх, ее уши шевелятся; затем она снова опускает глаза, продолжая есть. Камера, перемещаясь взад и вперед, панорамирует мертвецов; они собрались в церкви, явно ища спасения, их было гораздо больше, чем могло рассесться на скамьях, а плотность расположения трупов наводит на мысль о методичной и быстрой расправе. И все же убийцы задерживались то там, то здесь; у некоторых трупов были сильно повреждены рты; это выглядело так, словно у них были вырваны зубы.