— Убери локти с моего подоконника, — медленно проговорила Ба.

Цыганка не удивилась. Ей было не привыкать к раздраженному или настороженному к себе отношению, она много чего в своей жизни повидала и могла кого хочешь за пояс заткнуть. По крайней мере по выражению ее лица было заметно, что так просто она сдаваться не намерена.

— А хочу и облокачиваюсь, — с вызовом сказала цыганка, — что ты мне сделаешь?

— Отойди от моего подоконника, — подняла голос Ба, — и выйди вон со двора, еще не хватало, чтобы ты у меня что-то украла!

Было еще не поздно уйти по-хорошему. Но цыганка не представляла, с кем имеет дело. И поэтому она допустила роковую ошибку.

— А захочу и украду, — сказала она, — нам сам Бог велел воровать. Да будет тебе известно, что наш предок украл гвоздь, которым хотели распять Христа! И в благодарность за это Бог разрешил нам воровать!

Ба выпучила глаза.

— То есть благодаря вам этому вероотступнику вогнали в обе ступни один гвоздь? — спросила Ба.

— Какому вероотступнику? — не поняла цыганка.

Ба пошарила за спиной и нащупала ручку чугунной сковороды. Мы тоненько взвизгнули — не надо! Но Ба даже не глянула в нашу сторону.

— В последний раз тебе говорю, отойди от окна, — сказала она.

— А не отойду, — цыганка подтянулась на руках и сделала вид, что хочет перебраться через подоконник в кухню.

В тот же миг Ба запустила в нее сковородой. Сковорода перелетела через кухню и с глухим стуком врезалась цыганке в лоб. Та покачнулась, всхлипнула и рухнула во двор. Мы прислушались — за окном царила мертвая тишина.

Ба спокойно повернулась к тазу с абрикосами. Осторожно перемешала джем деревянной лопаточкой. Мы с Манькой переглянулись в ужасе, нашарили ногами тапки, потянулись к двери.

— Наринэ?! — сказала, не оборачиваясь, Ба. — Набери своему отцу и скажи, что Роза убила человека. Пусть приезжает.

— Пять швов! Сотрясение мозга! Мам, ты соображаешь, что творишь? — Дядя Миша никак не мог успокоиться.

Был светлый летний вечер, пчелы с окрестных пасек кружили за окном ошалелым роем, соблазненные сладким ароматом абрикосового джема. Ба невозмутимо накрывала на стол. Нарезала крупными ломтями холодное мясо, выставила домашний овечий сыр, полила отварную картошку пахучим растительным маслом, посолила крупной солью, щедро посыпала зеленью.

— Мам, я с тобой разговариваю! — кипятился дядя Миша. — Ты хоть понимаешь, чего нам с Юрой стоило замять это дело, чтобы швы в больнице наложили без лишних вопросов?

Ба достала миску с камац-мацуном и с громким стуком поставила на стол.

— Она мне сказала, что цыганам можно воровать, потому что их предок украл гвоздь, который должны были вогнать во вторую ступню Христа, — сказала она.

— Мам, ну мало ли что она сказала, не убивать же за это человека!

Ба вытащила из холодильника малосольные огурчики.

— Гвоздь они украли, — хмыкнула она, — дали бы умереть этому несчастному вероотступнику хотя бы как положено, чтобы в каждой ступне по гвоздю!

Дядя Миша лишился дара речи. Мы с Манькой стояли на пороге кухни и, затаив дыхание, прислушивались к разговору.

Ба разорвала руками хрустящий матнакаш и сложила в хлебницу.

— Можно подумать, он того цыганского предка об этом просил! — важно сказала она и повернулась к нам: — Сударыни, вы пойдете кушать или и вам для разнообразия по шву наложить?

ГЛАВА 8

Манюня, или Что делает большая любовь с маленькими девочками

Горы… Вы знаете, горы… Как вам объяснить, что для меня горы…

Горы, они не унижают тебя своим величием и не отворачиваются от тебя, вот ты, а вот горы, и между вами — никого.