Собственно, в карманах так называемого лейтенанта Федора Гроша не было больше ничего заслуживающего внимания. Кошелек с деньгами (полторы сотни и мелочь), папиросы, кустарная зажигалка, сделанная из патронной гильзы, остатки бутерброда с салом, завернутые в пергаментную бумагу. Он был осторожен, этот гитлеровский агент, и не держал в карманах ничего компрометирующего.

Щеглов плюнул со зла.

— Вот и все... — сказал он, блеснув глазами. — Немного.

— Совсем немного, — согласился Бобренок. Майору тоже хотелось дать выход эмоциям, переполнявшим его, но, сдержавшись, он добавил: — Единственная зацепка — документ о командировке.

— Чистая липа.

— Согласен, однако иногда гитлеровская разведка использует наших офицеров, запутавшихся в чем-то или каким-то образом попавших к ним в сети, как обычных информаторов. А этот Федор Грош — фигура явно не второстепенная.

— Конечно, все же тут есть хоть один шанс.

Но сразу выяснилось, что даже этого шанса у них нет. Комендант принес неутешительное известие: в части, куда был откомандирован лейтенант Федор Грош, и не слыхивали о таком.

Чтоб подсластить пилюлю, комендант предложил почти полную коробку «Казбека». Бобренок курил редко, однако первым взял папиросу и жадно затянулся.

— Все, — сказал он, — тут все, и следует доложить Карему. Может, вы, лейтенант?

Щеглову не надо было разъяснять тактический ход Бобренка: несомненно, полковник рассердится. Хотя в сложившейся ситуации виноватых не найти. Он, скорее всего, выругает лейтенанта, но ведь с того взятки гладки. Потом Карий разберется в ситуации, поостынет, и все получат по заслугам, а так — кому охота попадать под горячую руку?

Щеглов потянулся к телефону, однако Бобренок остановил его.

— Я пошутил, лейтенант, — сказал он, — и все шишки должны упасть на мою голову. Но мы спешили и, может, чего-то не заметили. Давайте еще раз...

Они вывернули карманы гимнастерки и обследовали буквально каждый шов, потом диагоналевые галифе агента, подпороли подкладку в шинели, и все же ничего не нашли. Бобренок готов был уже признать поражение, но вдруг увидел за швом вывернутого шинельного кармана скомканный клочок бумаги. Оказалось, трамвайный билет. Майор разгладил его на ладони и хотел уже присоединить к другим вещам агента, но на миг задумался и попросил коменданта:

— Не могли бы вы установить, на каком маршруте и когда продали этот билет? Хотя, — вдруг взгляд его оживился, — раз продают билеты, должен быть и учет их. Существует ли уже какое-нибудь трамвайное начальство?

— Конечно, — подтвердил комендант.

— Где?

— Трамвайное управление начало функционировать в городе, кажется, в августе.

— Где оно?

Комендант назвал улицу, и Бобренок протянул Щеглову билет.

— Слетайте туда с Виктором, — попросил он, — а я тем временем свяжусь с Карим.

Щеглов аккуратно спрятал билет в спичечный коробок и спросил:

— Выяснить, где и когда продан билет? Сделаем.

Он возвратился через полчаса. Бобренок уже успел выслушать все неприятные слова от Карего, успел остыть от этих слов, успел даже подготовить себя к очередному удару судьбы, вряд ли с помощью этой помятой бумажечки удастся за что-то зацепиться...

«Все равно, — размышлял он, — вражеской резидентуре нанесен ощутимый урон: в течение двух дней взято две рации и ликвидированы два агента, одного, правда, убили при задержании». Бобренок почти уверен, что при любых обстоятельствах шпионы больше не выйдут в эфир. Кроме того, этот белобрысый агент, так называемый лейтенант Грош, мог быть резидентом? Конечно мог, и кто докажет обратное?

Правда, Бобренок чувствовал шаткость этих утверждений.