— Я знаю, что она пошла к билетным кассам! — не то прокричал, не то просмеялся ему в лицо Дэниэлс. — Какого черта она отправилась бы в Портсайд, если не собиралась уехать на автобусе? Чтобы провести социологические исследования среди таких придурков, как ты? К какой кассе, вот что мне надо знать — к какой кассе, твою мать, и в какое время?

И — о, хвала Господу, хвала Иисусу Христу и матери Божьей — он случайно знал ответы на оба вопроса.

— «Континентал экспресс»! — воскликнул он, отдаленный от своего голоса, казалось, на многие мили. — Я видел, как она пошла к окошку кассы «Континентал экспресс», в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать!

— «Континентал»? Ты не врешь?

Рамон не ответил. Он боком завалился на скамейку Одна рука с растопыренными пальцами свесилась до самой земли. Его лицо приобрело мертвенно-серый оттенок, лишь высоко на скулах оставались два ярких розовых пятна. Молодые мужчина и женщина прошли мимо, глядя на упавшего на скамейку человека, потом вопросительно посмотрели на Дэниэлса, который к этому времени убрал руку с промежности Рамона.

— Не волнуйтесь, — успокоил их Дэниэлс, широко улыбаясь. — Он эпилептик. — Он сделал паузу, улыбка стала еще шире. — Я позабочусь о нем. Я — полицейский.

Они прибавили шаг и ушли, не оглядываясь. Дэниэлс положил руку на плечо Рамона. Прятавшиеся под кожей кости показались ему хрупкими, как птичье крыло.

— Вставай-ка, великан, — произнес он, приводя упавшего в сидячее положение. Голова Рамона безвольно болталась, как цветок на сломанном стебельке. Его тело снова начало заваливаться на бок, из горла вырывалось густое булькающее хрюканье. Дэниэлс опять усадил его, и в этот раз Рамону удалось сохранить вертикальное положение.

Дэниэлс сидел рядом с ним, наблюдая за немецкой овчаркой, которая, резвясь в свое удовольствие, бегала за пластмассовой летающей тарелочкой. Он завидовал собакам, искренне завидовал. Им не нужно ни за что отвечать, им не нужно работать — по крайней мере, в этой стране, — их кормят, им предоставляют место для сна, им даже не надо волноваться о том, что ждет их в конце пути, рай или ад. Однажды в Обрейвилле он спросил об этом отца О'Брайена, и священник сказал ему, что у животных нет души — умирая, они просто гаснут, как искры фейерверка четвертого июля, и исчезают с лица земли. Правда, овчарку, наверное, кастрировали месяцев через пять или шесть после ее рождения, но…

— В некотором смысле это тоже большое преимущество, — пробормотал Дэниэлс. Он похлопал ладонью по брюкам Рамона, под которыми пенис едва ощущался, зато яички распухли до невероятных размеров. — Все в порядке, гигант?

Рамон издал глубокий гортанный звук, похожий на стон человека, который видит кошмарный сон.

«Как бы там ни было, — подумал Дэниэлс, — от того, что предписано, все равно не уйти, так что радуйся тому, что имеешь». Может, в следующей жизни ему повезет больше, и он родится овчаркой, псом, не обремененным никакими заботами, с удовольствием догоняющим летающие тарелочки, высовывающим массивную голову через заднее стекло автомобиля по дороге домой, где его ждет вкусный и обильный ужин из собачьего корма «Пурина дог чоу», но в этой жизни он родился мужчиной, и в том-то и заключается вся беда.

И все же он мужчина, чего нельзя сказать о соседе по скамейке.

«Континентал экспресс». Рамон видел ее у окошка автобусной компании «Континентал экспресс» в десять тридцать или без четверти одиннадцать, и она не стала бы ждать чересчур долго — она слишком боялась его, чтобы ждать долго, он готов поклясться в этом собственной жизнью.