– Уверять в своей невиновности и тем противоречить очевидности, как поступает флибустьер из Сент-Кристофера, – значит оскорблять достоинство лиц, облеченных королевской властью!

– Прошу прощения у вашей милости, – медовым голосом пропел в ответ Лашапель, – но я не имел чести быть вам представленным.

– Вы теряете голову, потеряв прежде честь! – теряя терпение, вскричал Ложон: он да еще, может быть, Лашикот думали, что флибустьер над ними смеется. – Но если вы и дальше будете объявлять себя невиновным, мы вас повесим немедля.

– У-лю-лю! – забавляясь от всей души, рассмеялся флибустьер. – Если мне грозит виселица за то, что я невиновен, чего же ждать от суда, если я согрешил?

Рупор перешел к Лашикоту: тот, взбесившись, вырвал его из рук своего друга и взвыл, обращаясь к капитану фрегата:

– Вы сдаетесь?! Да или нет?! Неужели нам придется вас потопить, или вы все-таки согласитесь следовать за нами в Сен-Пьер, не оказывая сопротивления?

– В Сен-Пьер, чтобы нас там судили? – переспросил Лашапель, будто чего-то не поняв.

– Да, чтобы вас судили!

Теперь вся команда «Принца Генриха IV» была не в силах скрыть смех. Матросы давно знали своего капитана и неизменно доверяли ему. Кстати, этим людям нечего было бояться. Зарядных картузов было предостаточно, запалы дымились, банники и забойники были крепко зажаты в руках, угрожающе взметнувшихся в воздухе.

Лашапель отнюдь не каждый день предоставлял своим людям возможность поразвлечься. Он продолжал:

– Чтобы нас судили!.. Да каким образом?! По повелению самого Господа Бога или же по французским законам?

– Каналья! – не выдержал Лашикот. – Каналья тот, кто разделяет повеления Бога и французские законы!

– Знаю, знаю! – крикнул Лашапель. – Я, конечно, слишком многого хочу: дожидаясь повелений Господа, тем самым требую того, чего так и не свершилось в королевстве на протяжении тысячи лет! Впрочем, неважно…

Лашикот тоже сдался. Подозревая, что гнев возобладает над разумом, а значит, он рискует удариться в крайность, он предпочел передать рупор Шансене, который, по существу, отвечал за операцию и, значит, без его приказа никто не имел права действовать.

Несмотря ни на что, Шансене был очень спокоен. Он спросил:

– В последний раз спрашиваю, господин Лашапель: вы согласны сдаться и сопровождать нас в Сен-Пьер? Я жду вашего ответа: да или нет?

– Вот мой ответ! – взвыл Лашапель. Повернувшись к своим людям, он прокричал, положив руки на торчавшие из-за пояса пистолеты:

– По местам! И пусть только попробует кто-нибудь ослушаться! Если они вздумают бежать, сделайте так, чтобы ваши ядра их опередили!

Двадцать пушек с правого борта «Принца Генриха IV» дали залп. Поднялось огромное облако дыма.

Лашапель, не покидавший своего места, заметил, как над этим облаком, в котором еще плавали частицы несгоревшего пороха, пролетели три куска перил с палубы, похожие на сухие травинки, уносимые ураганом.

Капитан выхватил из-за пояса пистолеты и стал стрелять, только и успевая их заряжать. Затем затрещали мушкетные выстрелы. «Святой Лаврентий» отвечал с некоторой медлительностью; то ли из-за страха, то ли оттого, что лейтенант Бельграно не мог поспеть всюду, но его удары почти не достигали цели.

Шансене мог теперь видеть, как капитан Лашапель исполняет свой дьявольский танец. Вопреки тому, что он сказал раньше, обе ноги у него оказались на месте, что, впрочем, не помешало ему, указывая на один из своих сапогов, насмешливо выкрикнуть:

– Идите ко мне, капитан! Я вам дам бабахнуть из своей деревянной культи!.