Снизу раздавались смешки и ленивое тявканье собачьей своры, подающей голос для порядка, ведь еды в такой час все равно не выклянчить.

— Это мои хвостатые друзья! Они сразу приняли меня за свою — прическа такая же. Жуткие патлы, — Марина взъерошила отрастающие волосы.

— Самые лучшие и нежные волосы. Золотые… — он провел ладонью по ее затылку. — Ты не можешь не нравиться. Ты открытая, вся прозрачная. Мои сестры Вера и Лиля тебе симпатизируют.

— Вот обидно будет разочаровать! — Марина затянулась новой папиросой. — Я злая, упрямая, грубая, могу надерзить кому угодно.

— Даже городовому?

— В особенности.

— А мне?

— Никогда. Ты понимаешь главное: я застенчивая до чертиков. И самое трудное в таком случае — быть ласковой, нежной. Хмурой и резкой — легче.

— Твоя мама воспитывала вас как мальчиков, без девчачьих нежностей.

— Верно. И я такая получилась — кремень. Но мне все время хочется гладить твои волосы и сочинять про тебя. Вот строфа крутится:

— Конечно, все еще буду переделывать. Но уже звучат: бум-бум-бум-бум…

— Чудесно звучат… Но почему «трагически»? Мне совершенно не мешают мои причудливо скрестившиеся предки.

Марина взглянула косо, прищурившись:

— Крещеный полуеврей — это в России всегда было как-то неудобно. И потом, Сереженька, ну не рождаются такие люди в обычные времена, без плах, подвигов, жертв.

— Верно! Я всю жизнь жаждал подвига! Семья что ли такая — все в герои «призваны». Если какая-нибудь каша заварится — в скобяной лавке приказчиком отсиживаться не буду. Ведь если Россия — твоя родина, то любовь даже сильнее от этих коктейлей получается. Как бы за две древние крови! — Он отбросил пятерней волосы с высокого лба. Марина засмотрелась.

— Нет, ты не понимаешь:

Разве не звучит?

— Насчет красавчика немного смешно. — Он взял Маринины запястья, рассматривая бег синих жилок. — Ты так точно сказала:

— Странно чувствовать так сильно и так Просто Мимолетность жизни — и свою.

— Верно-то как: не кровью, а солнцем! Солнцем! Я весь свечусь и пылаю. — На его глаза навернулись слезы. — Запомни навсегда — никто тебя как поэта лучше меня понимать не будет. Не сможет просто. Потому что для этого родился Я! И второе — что бы ты ни сделала — ты сделала правильно. Обсуждению не подлежит.

— Это клятва? Тогда и я клянусь. — Марина подняла лицо к самой яркой звезде: — Ты всегда прав, что бы ни сделал. Потому перед звездами, перед всем Мирозданием Волошинским, Карадагом грозным клянусь — верю и буду верить в твою правду, в твое благородство, рыцарство до последнего дня!

…Звезды подмигивали и усмехались — уж они такого насмотрелись: молодых людей во все времена, хлебом не корми — дай поиграть в священные заветы и клятвы — глубину души самоотверженностью измерить. А игры оказываются настоящей жизнью. И тогда именно становится понятно — кто кого пересилит — малость души клятву не вместит, или душа примет клятву и будет светиться ею, как все эти звезды.

…На следующий день, едва поднялось солнце, бродили по горам. Марина в босоножках и синих шароварах — здешней спецодежде. Легко, быстро ходившая, она без затруднений отмахивала километр за километром. Сергею такой марафон давался с трудом.

— Привал. — Марина устроилась в тени и тут же закурила новую папиросу, которые вечерами сама набивала.