— Да, отец мой. Заруцкий пишет в грамотке, что отряды земского ополчения возглавил Прокофий Ляпунов. Это под его знамена собираются полки. Невероятно.

— Вам знаком этот человек?

— И да, и нет. При истинном государе Дмитрии Ивановиче он стоял за него. Потом присоединился к Болотникову.

— Значит, остался верен государю Дмитрию Ивановичу.

— В том-то и дело, что нет. Когда позиции Болотникова стали ослабевать, он ушел из его лагеря, за что получил в награду от Шуйского чин думного дворянина.

— Так устроена жизнь, зло часто вознаграждается земными благами, зато лишает его носителя благ небесных.

— Но это далеко не все, святой отец. Когда к Москве подходил племянник Шуйского, Михайла Скопин-Шуйский, Прокофий Ляпунов ездил к нему в Александрову слободу и предлагал занять московский престол.

— Но искусить юного полководца ему не удалось?

— Как ни странно. Но после отравления Скопина Ляпунов поднял восстание в Рязани и перешел на сторону второго моего супруга. Я увидела его впервые в Тушине. Впрочем, это была случайная встреча, Ляпунов поторопился оставить Тушинский лагерь и встать на сторону королевича Владислава и даже занять от его имени какой-то город. Кажется, Пронск. Как видите, святой отец, я понемногу начинаю разбираться в местной географии.

— Что же, можно сказать, предатель цо призванию.

— И вот подумайте, отец мой, с февраля нынешнего года он именно стал собирать ополчение. К нему присоединилось сохранившееся тушинское войско, под начальством боярина Заруцкого и князя Дмитрия Трубецкого.

Выехав из города, литовские люди зажгли церковь Ильи Пророка и Зачатьевский монастырь за Алексеевской башней (Белого города, в Чертолье); потом же и деревянный город зажгли за Москвою-рекою. И, видя такую погибель, побежали все кто куда. А потом вышли из Китай-города многие люди (поляки) к Сретенской улице и к Кулишкам…

Люди же Московского государства, видя, что нет им помощи ниоткуда, побежали все из Москвы… Были же в тот день сильные морозы. И шли они не прямо дорогою — так что от Москвы и до самой Яузы не было видно снега — все люди гили…

И в Белом городе все сожгли, и Деревянный город с посадами сожгли, только остались слободы за Яузой, что не успели сжечь.

Сами же литовские люди и московские изменники начали укреплять город к осаде. Оставшиеся же люди Московского государства засели в Симоновом монастыре, в осаде, и начали дожидаться прихода к Москве ратных людей.

Пожары… Одни пожары… Разве их увидеть отсюда. А все чудится — к вечеру не солнце уходящее, зарево окрашивает речные воды. Москва-река. У Коломны широкая, привольная, медленная.

От гонцов ничего не добьешься — где там! Не к царице Московской приезжают. Не у ее крыльца останавливают коней. Разве что на Торге челядинцы что узнают.

И снова пожары. Будто бы Михаил Салтыков, боярин, первым свой дом поджег. А уж потом немцы за дело взялись. Все изничтожили, ни одного двора не пропустили. Зачем?

О польских жолнерах толкуют. Не платили им жалованья от короля — стали требовать от московских бояр. За оружие хвататься.

Поверить трудно — бояре будто бы из казны царской стали расплачиваться. Да не чем-нибудь — знаками царской власти! Отдали два царских венца. Скипетры. Посох царский. Как его забудешь! Из единорога, по концам в золоте с бриллиантами. Державу. Ничего не пожалели. Не свое и никогда ихним бы и не стало. Державу сама в руки принимала, а теперь….

В марте весть дошла — к московскому пожарищу подошли отряды ясновельможного боярина Ивана Заруцкого, князя Дмитрия Трубецкого, дворянина Прокофия Ляпунова.