— Московские власти правы в том смысле, что для них нет ничего опаснее союза казаков с твоей армией, моя дочь…

— Но именно во главе и под командованием Заруцкого.

— Это одно должно тебя успокаивать.

— Успокаивать? Твои увещевания становятся неубедительными, отец мой, совсем неубедительными.

— Но почему же — иметь такого полководца…

— Если он сохранит мне верность. Подожди, подожди, святой отец! Разве ты не знаешь, какие грамоты и новый царь и Земский собор присылали Заруцкому? Они обещали ему полное помилование, земли и службу под их державой!

— Ясновельможный боярин не обратил внимания на их посулы!

— Вчера. Может быть, сегодня. А завтра? А если эти посулы будут становиться все щедрее?

— Соблазн возможен всегда, дочь моя. Человек слаб — такова его природа. Но я предполагаю…

— Вот именно предполагаешь, святой отец. Но люди не случайно говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Откуда мне и тебе знать, каково предназначение Заруцкого.

— Надо надеяться на лучшее, дочь моя.

— А готовиться к худшему. Ты сам столько раз повторял мне это, святой отец. Я столько раз повторяла недавнее наше прошлое, что иногда мне кажется, я возвращаюсь в него и живу в нем.

— Я хочу тебе напомнить, государыня, что грамоты ясновельможному боярину приходили еще до твоего приезда в Астрахань.

— Еще бы, на нашей стороне была Астрахань и к ней присоединился город Терский! Мало того — казаки заявили, что не позже чем весной пойдут на Самару и Казань. Все сулило замечательное будущее. Не знаю, чья это ошибка, но между Астраханью и городом Терским начались недоразумения.

— Все-таки виноваты были торговые люди — не казаки.

— Не знаю. Главное, Терский отошел от Астрахани. И вот теперь терский стрелецкий воевода двинулся на Астрахань. Если только горожане прибегнут к его помощи…

— Я не хочу тебя огорчать, дочь моя, но твой приказ о звоне…

— Мне надоели ортодоксы с их привязанностью к любым привычным мелочам. Надоели! Не думаю, чтобы французская королева или австрийская императрица позволили бы беспокоить своих детей нелепым и совершенно немузыкальным шумом!

— По всей вероятности, твои сестры королевы поступили бы так же, но это было бы в их исконных столицах. Во дворцах, которые строятся таким образом, чтобы создать самые большие удобства для их жителей. Тебе же, государыня, и твоему двору приходится пользоваться гостеприимством ортодоксальных духовных лиц — жить в их монастыре, построенном для их благочестия и их молитв.

— Но могу же я когда-нибудь почувствовать себя царицей! Применяться все время, применяться ко всем, это невыносимо!

— Боюсь, Господь не оставил тебе выбора, дочь моя.

— Видишь, государыня, первая наша вылазка оказалась вполне удачной. Горожане рассеяны и, надо думать, не решатся на новый штурм. Пока, во всяком случае.

— Что значит твое «пока», вельможный пан? Ты думаешь, они могут получить поддержку? Ночью? Лазутчики ничего не говорили о войске из Москвы.

— А в нем и нет необходимости, государыня.

— Значит, ты говоришь о местных силах?

— Вот именно. Ты помнишь, государыня, Ивана Давидовича Хохлова?

— Воеводу астраханского? Как же не помнить. Ты ведь послал его моим именем в Персию.

— За подмогой к персидскому шаху.

— И шах его задержал у себя.

— Так мы думали. На деле все было иначе. Еще при царе Борисе Годунове он был в приставах для бережения у посла персидского шаха Аббаса Перкулы-бека, когда тот возвращался из Москвы в Персию через Казань.