— Ясновельможный княже! Гонец. Из Москвы.

— Так скоро? Зови, Ярошек, зови.

— А я уж прямо с ним и подошел, княже. Подумал, чего время-то терять. Входи, входи, добрый человек. Великому князю нашему поклон пониже положи. Порядок у нас такой.

— От кого на этот раз, гонец?

— От владыки Серапиона, великий княже.

— Что ж не тот, что в прошлый раз был?

— Савва-то? Да он и возвернуться еще в обитель не успел. Владыка приказал его по дороге перехватить да вместо Москвы в дальнюю обитель схорониться. Чтоб на спытки Савву-то не взяли. Разговор по Москве пошел, великий княже, что у тебя царевича Дмитрия Ивановича видели. Тут уж Савве не уберечься.

— Вот оно что. Перемены, значит, у вас есть.

— Перемен много. Владыка сказать тебе, великий княже, велел, неизвестно — к добру ли, к худу ли. Царица вдовая на седьмой день по кончине супруга постриг приняла. Александрой инокиней стала. В монастырь пригородный — Новодевичий на житье перебралась. Там и указы царские подписывать стала.

— Царские указы? Монахиня?

— Все только диву даются. На указах прямо и пишет: «царица Александра». В монастырь уезжала простым обычаем — безо всяких обрядов. Как на богомолье прежним временем выезжала.

— А брат ее, шурин царский?

— Боярин Борис Федорович возле царицы стоял, под руку ее поддерживал, когда народу в Кремле о своей воле постричься объявляла. Мол, постричься хочет, но сана царского слагать с себя не намерена. Народ затаился: муха пролетит — слышно.

— Такого порядка нигде в Европе не было.

— А уж в Москве такому порядку и вовсе нипочем не удержаться. Владыка так рассудил: быть иноке Александре царицей, покуда Дума боярская да собор Земский не соберутся, выбора своего не сделают.

— А от собора с думой владыка Серапион чего, полагает, ждать?

— Тут бабушка надвое гадала. На одном все сходятся: быть на престоле царскому корени. Знатному. Древнему. Не шелупони всякой безземельной да безродной.

— Подожди, подожди, гонец. Но ведь столько лет государством вашим шурин царский правил. С делами неплохо справлялся. С ним что?

— О Годунове, великий княже, речи нет. Четыре семьи промеж себя спор ведут. Самые знатные — братья Шуйские. От старшего брата князя Александра Невского род ведут. Только они как бы в сторонку отходят.

— В добрый исход не верят?

— Может, и так. Окромя них Федор Иванович Мстиславский, князь, Борис Яковлевич Бельский, тоже князь, да еще Федор Никитич Романов. Не скажу, кое-кто и Годунова Бориса Федоровича поминает. Как убийцу. И за Углическое дело, и за государя покойного Федора Иоанновича. Федор Никитич Романов так распалился, что — было дело — с ножом на Годунова кинулся. Еле удержали. Во все горло кричал: отравили государя! Эх, кабы тут царевич Дмитрий Иванович! Владыка так и сказал.

— А что Годунов после обвинений таких?

— Да ничего, великий княже. На подворье своем кремлевском закрылся. Никуда носа не кажет.

— Людям на глаза показаться боится.

— Вот и нет, княже. Все, кто за него стоит — из простолюдинов, в Кремль, к его двору собираться стали. Со знатными у него дружба никогда не получалася.