Это означало, что за герцога Пармского выйдет старшая из сестер, Амалия, а за Неаполитанского шестнадцатилетняя эрцгерцогиня – Жозефа.

К обоим кандидатам отправились послы. Конечно, не самим Фердинандам решать такие вопросы, за них подумают старшие, но Мария-Терезия почти не сомневалась в успехе. Все решилось, как было задумано, но, как и бывает обычно, в расклад вмешалась судьба-злодейка.

Во дворце сплошной траур. Началось с того, что наша Мария-Кристина потеряла новорожденную дочь и чуть не умерла сама. Как мы ни презирали противную доносчицу, но ее было жалко, особенно когда сказали, что у Мими больше не будет детей. Мама сидела у постели своей любимицы день и ночь, страшно боясь, чтобы слуги не перепутали микстуры или не сделали что-то не то.

Злорадствовала только Амалия, которая уже знала, что ей предстоит выйти замуж не за любимого Карла Цвайбрюккенского, а за маленького Фердинанда Пармского, которому всего шестнадцатый год. Сестра твердила, что это Господь наказывает Мими за все ее грехи. Мы с Шарлоттой не любили Мими, но с Амалией были не согласны, ребенок-то при чем?

Потом заболела Жозефина, жена нашего Иосифа. Дворец поделился на места, где можно и куда нельзя ходить, молодая императрица была больна оспой! И теперь мы не понимали Иосифа. Ну разве Жозефина виновата, что он до сих пор любил свою Изабеллу? Замуж-то она вышла против собственной воли, тоже любила другого, но воля родителей сильнее. Но Иосиф даже не заходил к больной жене, а когда Жозефа все же умерла, даже не пошел ее хоронить.

Сестра утверждала, что бедная Жозефа умерла не от оспы, а от отсутствия любви. Может быть. Нам с Шарлоттой впервые стало страшно. А вдруг и нас вот так будут избегать мужья или не любить в их семьях? Как же не хотелось взрослеть! Но шли дни, и нам все чаще стали напоминать, что скоро и наша очередь решать вопросы замужества. Мы прекрасно понимали, что решать их будет матушка и уговорить ее, как Кристине, никому не удастся, она даже слушать не стала Амалию, рыдавшую уже не первый день.

А потом заболела сама матушка!

Я сидела за пяльцами, это одно из немногих занятий, кроме танцев и игры не арфе, которое мне нравилось и за которым я проявляла чудеса усидчивости. Эрзи всегда дивилась, как это у меня получается терпеливо делать стежок за стежком при том, что в остальном я словно шарики ртути – не поймать. Неожиданно в комнату почти вбежала страшно взволнованная Шарлотта, у нее даже волосы растрепались. У меня упало сердце:

– Что?!

– Мама… у нее оспа…

Я метнулась сама не зная куда, меня удержали мадам Лерфенхельд и Шарлотта:

– Куда, туда не пускают!

Наступили черные дни. К матушке не пускали никого, даже ее любимую Мими. Не пускали вообще в ее половину дворца, заставляя нас сидеть на своей. Это было, конечно, правильно, потому что матушка заразилась, когда хоронили Жозефу, но как же жестоко! А вдруг… а вдруг она умрет, а мы даже не сможем с ней попрощаться?!

Из покоев императрицы даже слуги не выходили, они только выставляли грязную посуду и ночные горшки и принимали все чистое. Нас не подпускали даже на лестницу, ведущую к матушкиным комнатам.

– Эрзи, а я тоже умру от оспы?

– Тьфу на вас, мадам! Во-первых, вовсе не обязательно умирать, даже если заболела, а во-вторых, вы уже болели, так что едва ли заразитесь снова.

– Почему меня тогда не пускают к матушке?!

– Я сказала едва ли, а не точно.

– А Шарлотта болела?

– И мадам Шарлотта тоже. И император Иосиф.

Я поспешила поделиться новостью с сестрой. Та помнила, что я болела, тогда никого не пускали в мои комнаты даже посмотреть одним глазком.