Вы сами явились свидетелем внезапного увлечения радием. Это наградило нас всеми прелестями популярности: нас преследовали журналисты и фотографы со всех стран света; они доходили до того, что передавали разговор моей дочери с няней и описывали нашего тигрового кота. Кроме того, нам писали письма и посещали лично всякие эксцентричные личности и безвестные изобретатели. В большом количестве поступали просьбы помочь деньгами. Наконец, коллекционеры автографов, снобы, светские люди, иной раз даже ученые приходили навестить нас в роскошном помещении на улице Ломон, хорошо Вам известном. А со всем тем ни одной минуты покоя в лаборатории и каждый вечер необходимость писать ворох писем. Я чувствую, как тупею от такого образа жизни…»

Бедность, переутомление, людскую несправедливость оба Кюри перенесли без жалоб, но теперь они впервые проявляют странную нервозность. Чем больше растет их известность, тем сильнее обостряется эта нервозность.

Пьер Кюри – Жоржу Гуи, 20 марта 1904 года:

«…Как Вы могли заметить, в данный момент судьба нам благоприятствует, но ее милости сопровождаются множеством всяческих беспокойств. Никогда мы не были в такой степени лишены покоя. Бывают дни, когда нет времени передохнуть. А ведь мы мечтали жить дикарями, подальше от людей!»

Пьер Кюри – Ш.-Эд. Гийому:

«…От нас требуют статей, докладов, а пройдет несколько лет, и те самые лица, которые их требуют, с удивлением увидят, что мы не работали…»

Пьер Кюри – Ш, – Эд. Гийому, 15 января 1904 года:

«Дорогой друг,

мой доклад состоится 18 февраля, газеты были плохо осведомлены. Из-за этого ложного известия я получил двести просьб о входных билетах, на которые отказался отвечать.

Чувствую полнейшую, непреодолимую индифферентность по отношению к своему докладу на Фламмарионской конференции. Мечтаю о более спокойном времени в каком-нибудь тихом краю, где запрещены доклады и изгнаны газетчики».

Мари Кюри – Юзефу Склодовскому, 14 февраля 1904 года:

«Все время суматоха. Люди, как только могут, мешают нам работать. Теперь я решила стать храброй и не принимаю никого, но все-таки мне мешают. Вместе с почетом и славой нарушился уклад всей нашей жизни».

Мари Кюри – Юзефу Склодовскому, 19 марта 1904 года:

«Дорогой Юзеф, шлю тебе самые горячие пожелания в день твоих именин. Желаю тебе здоровья, успеха всему твоему семейству, а также никогда не утопать в таком потоке писем, каким залиты сейчас мы, и не выдерживать таких атак, как мы.

Мне немножко жаль, что я выбросила полученную корреспонденцию, она довольно поучительна… Там были советы, стихи о радии, письма разных изобретателей, письма спиритов и письма философские. Вчера один американец прислал мне письмо с просьбой, чтобы я разрешила ему назвать моим именем скаковую лошадь. Ну и, конечно, сотни просьб об автографах и фотографиях. На большую часть таких писем я не отвечаю, но теряю время на их чтение».

Мари – двоюродной сестре Генриэтте, весна 1904 года:

«Наша мирная трудовая жизнь совершенно нарушена: не знаю, достигнет ли она когда-нибудь прежней уравновешенности».

Раздражение, пессимизм, пожалуй, горечь в этих письмах не обманчивы. Оба физика утратили внутренний покой.

«Усталость, как результат перенапряжения сил, вызванного малоудовлетворительными материальными условиями нашей работы, увеличилась вторжением общественности, – напишет Мари позже. – Нарушение нашего добровольного отчуждения стало для нас причиной действительного страдания и носило характер бедствия».

Но слава должна была бы дать Кюри в качестве вознаграждения кафедру, лабораторию, сотрудников и столь желанные кредиты. Однако когда придут эти благодеяния? Тоскливое ожидание все еще длится.