|
Они не должны были тратить себя, преграждая путь немецким танкам, а позволить дивизиям Гота и Гепнера на севере и Гудериана на юге вступить в их расположение и повернуть к Москве, израсходовав свою ударную мощь в боях с русской пехотой, занимавшей внутреннее кольцо обороны столицы. Это была операция столь же деликатная и ответственная, как маневр («манолетина») матадора, который, отводя свой красный плащ в сторону, позволяет быку проскочить рядом и слегка коснуться себя».
А теперь обратимся к свидетельству Г.К. Жукова: «...В начале ноября нам удалось своевременно установить сосредоточение ударных группировок противника на флангах нашего фронта обороны. В результате было правильно определено направ- 371
ление главных ударов врага. Ударному кулаку противника мы противопоставили глубоко эшелонированную оборону, оснащенную достаточным количеством противотанковых и инженерных средств. Здесь же, на самых опасных направлениях, сосредоточились все наши основные танковые части. Коммуникации врага, протянувшиеся более чем на тысячу километров, находились под постоянными ударами партизанских отрядов, которые своими героическими действиями регулярно нарушали снабжение войск противника, работу его органов управления. Большие потери гитлеровских войск, затяжной характер, который приняла операция «тайфун», ожесточенное сопротивление советских воинов — все это резко отразилось на боеспособности немецко-фашистских войск, породило в их рядах растерянность и неверие в успех... В этих условиях готовилось контрнаступление под Москвой. Сама идея его возникла еще в ноябре. В ходе оборонительных сражений она окончательно сложилась, стала важнейшим и постоянным элементом замыслов и расчетов Ставки Верховного Главнокомандования». Как видим, Георгий Константинович не приписывает себе идею подготовки краха «Тайфуна». Поздно вечером 29 ноября ему из Ставки сообщили: принято решение о начале контрнаступления и предложили представить конкретный план операции. И он был представлен буквально на следующий день! Ясно, что это были скорректированные, а не внезапно рожденные полководческим гением документы. Так и пишет маршал Жуков: «Подробностей от нас не требовалось, поскольку все основное было заранее оговорено лично с И.В. Сталиным, Б.М. Шапошниковым и А.М. Василевским». Как показали все последующие события, «мозг армии» Советского Союза, начиная с середины ноября, оказался значительно проницательнее самоуверенных руководителей германского вермахта и государства. В этом заслуга, мне кажется, прежде всего Шапошникова и его школы, к которой принадлежал А.М. Василевский. Почему это обстоятельство осталось незамеченным, а точнее, недооцененным серьезными, квалифицированными военными историками? Пожалуй, по той простой причине, что о крупных стратегических замыслах Б.М. Шапошникова знал очень ограниченный круг лиц, а порой — только он и Сталин. Г.К. Жуков, как показала, в частности, разведывательная операция «Монастырь», в некоторых 372
случаях не догадывался о замыслах Верховного Главнокомандующего и начальника Генерального штаба Красной Армии. Этим, безусловно, никак не умаляются заслуги замечательного полководца Великой Отечественной. Между прочим, Борис Михайлович отмечал как весьма важный аспект боевых действий моральное состояние противника. Показателен такой эпизод. Начальник штаба 20-й армии полковник Л.М. Сандалов, 27 декабря 1941 года произведенный в генералы, вспоминал, как вечером 8 декабря 1941-го ему позвонил маршал Шапошников. «После моего доклада об обстановке он спросил: — Правда, что в Красной Поляне сдались в плен сразу одиннадцать немцев? После моего утвердительного ответа он, как бы для себя, заметил: — Начали сдаваться в плен группами. |
