- Примите мои соболезнования, - сказал я, приглашая ее в кабинет. - Вы, кажется, из Баварии? Из какого города? - Ее баварский акцент нельзя было спутать ни с каким другим.

- Из Регенсбурга.

- Прекрасный город.

- Вы там, наверное, отыскали клад?

К тому же еще и с юмором, подумал я. Это хорошо, в такой конторе, как моя, очень пригодится.

Я рассказал ей о своей работе, и она отметила, что звучит это впечатляюще. Я провел ее в соседнюю комнатушку, где ей предстояло, взгромоздив свой зад на стул, проводить долгие часы.

- Знаете, я попросил бы вас не закрывать дверь в приемную, - сказал я. После этого показал ей туалет и извинился за жалкие обмылки и грязные полотенца. - И за все это я плачу семьдесят пять марок в месяц. Уже давно следовало бы пожаловаться владельцу здания, черт бы его подрал! - Размышляя об этом вслух, про себя я знал точно, что никогда никому не пожалуюсь.

Вернувшись в кабинет, я раскрыл свой календарь и убедился в том, что на прием сегодня записался только один человек - фрау Хайне. Она должна была подойти к одиннадцати.

- Через двадцать минут ко мне придут. Женщина, которая просит помочь ей в розыске пропавшего сына. Мы таких называем "еврейской подлодкой".

- Что это значит?

- Еврей в бегах.

- А что он такого натворил, что ему пришлось скрыться? - спросила она.

- Вы имеете в виду, помимо того, что он родился евреем?

Я видел, что даже для Регенсбурга она была слишком провинциальной, и мне стало жалко эту бедную женщину, перед которой откроются неведомые прежде - и такие мрачные - стороны жизни. Впрочем, она давно уже вышла из детского возраста и рано или поздно должна была столкнуться с суровой реальностью.

- Так случилось, что он заступился за старушку, которую избивали какие-то подонки, и убил одного из них.

- Но ведь он встал на защиту старой женщины...

- Беда в том, что эта старая, женщина оказалась еврейкой, - объяснил я, - а два подонка - штурмовиками. Как ни странно, но это все меняет, не правда ли? Его мать попросила меня выяснить, жив ли он и находится ли еще на свободе. Вы знаете, когда человека арестовывают, а потом казнят или отправляют в концлагерь, власти не всегда утруждают себя тем, чтобы сообщить об этом родным. Сейчас в еврейских семьях много пропавших без вести. Я в основном и занимаюсь тем, что пытаюсь их найти.

Фрау Протце откровенно обеспокоилась.

- Вы помогаете евреям? - спросила она.

- Не волнуйтесь, - сказал я. - Я действую строго в рамках закона. А еврейские деньги ничем не хуже других.

- Скорее всего.

- Послушайте, фрау Протце. Мне все равно, кто обращается к нам за помощью - евреи, цыгане, индейцы. У меня нет причин для особой любви к ним, но нет оснований и для ненависти. Если сюда войдет еврей, здесь к нему отнесутся так же, как и к любому другому посетителю, будь это хоть двоюродная сестра самого кайзера. И это вовсе не означает, что я озабочен их проблемами, их успехами. Бизнес есть бизнес.

- Разумеется, - сказала фрау Протце, слегка покраснев. - Надеюсь, вы не подумаете, что я имею что-то против евреев.

- Конечно нет, - ответил я. - Впрочем, теперь все так говорят. Даже Гитлер.

* * *

- Боже милосердный, - сказал я, когда мать "еврейской подлодки" вышла из моего кабинета. - Неужели так выглядит довольный ходом дела клиент? - Эта мысль меня так расстроила, что я решил пойти проветриться.

В магазине "Лезер и Вольф" я купил блок сигарет "Муратти", а потом обменял чек Сикса на деньги. Половину я положил в банк, а ту, что осталась, решил растранжирить. В магазине Вертхайма я купил себе дорогой шелковый халат - исключительно ради удовольствия истратить деньги на приглянувшуюся вещь.

Затем я пошел к своей машине, стоявшей на углу Кенигштрассе. Когда я проходил мимо железнодорожной станции, через нее с грохотом пронесся поезд, направлявшийся к мосту Янновиц.