Задвижки не было и в помине — створки удерживала сложенная в несколько раз бумажка. Сент-Ив распахнул окно, сунулся в мрак проема, жалея, что не захватил с собой фонарь, и едва не задохнулся от наполнявшего комнату зловония. Держась за оконную раму, стал нащупывать ногой пол и чуть не наступил на что-то мягкое, которое завозилось и издало слабый стон. Резко отдернув ногу, Сент-Ив упер ее в подоконник и замер испуганным, готовым броситься прочь животным. Глаза мало-помалу привыкли к темноте; несмотря на густеющий туман, ночь по-прежнему озарял бледный лунный свет.

Мебели в комнате почти не было: старая кровать у стены напротив, пара деревянных стульев, колченогий стол да щелястый буфет — почти пустой, если не считать нескольких тарелок и стаканов. На столе лежала раскрытая книга; множество других было сложено в стопки возле стен и валялось на полу. Это богатство человеческой мысли, взятое вместе, выглядело здесь неуместной роскошью, как экзотическое сокровище, кучей сваленное пиратами в темной и затхлой пещере. Снизу донесся тяжелый вздох, тряпки под ногами Сент-Ива вновь зашевелились, и прикрытый ими ребенок зашелся в долгом кашле. Второй обитатель мансарды, занимавший кровать, спал беспробудным сном: звуки ничуть его не потревожили.

Со всею осторожностью, стараясь не задеть спящего, Сент-Ив опустил ногу на пол, перенес на нее тяжесть тела и, оказавшись в комнате, притворил окно. Подойдя к столу, он склонился над книгой, отпечатанной с виду относительно недавно, и не без оторопи узнал в ней иллюстрированный том «Потрошения живых существ в экспериментальных целях» под редакцией Игнасио Нарбондо. Качая головой, Сент-Ив прикинул, сколько же времени прошло с тех пор, как Нарбондо-старший был сослан на каторгу за свои занятия вивисекцией: не так уж и много, всего пара лет. Видимо, эти книги — единственное, что унаследовала осиротевшая семья… Не считая, разумеется, наследственной тяги отпрыска ко всякого рода извращенным знаниям. И вот теперь сын, как бы юн он ни был, уже следовал по кровавым отцовским стопам.

Спавший на полу мальчик громко задышал: затрудненное, хриплое, с клекотом дыхание застойных легких. Сент-Ив нагнулся над судорожно скрюченным тельцем и осторожно откинул грязное одеяло. Малыш лежал на боку в неловкой позе, с откинутой головой и вытянутой шеей, словно инстинктивно стремясь очистить забитое мокротой горло. Тонкие ручки-палочки и мертвенно-бледные впалые щеки. Легким касанием пальцев Сент-Ив огладил спину мальчика, нащупывая искривление, которое однажды разовьется в отчетливо различимый горб… Странно, но никакой патологии он не выявил: спина ребенка была пряма и упруга, лишь плоть горела лихорадочным жаром. Даже сквозь тонкое одеяло было слышно, как при каждом вдохе в стесненных легких клокочет воздух. Сент-Ив выпрямился, еще раз оглядел комнату, затем быстро подошел к буфету и достал с полки высокий фужер. Вернувшись к мальчику, опустил края фужера к его спине, приложил ухо к донышку и вслушался. Легкие воспалены: слизь булькала в них, как жидкая грязь в сточном колодце.

Ребенок вновь зашелся в кашле, и на его губах выступила окрашенная кровью пена. Отшатнувшись, Сент-Ив выпрямился. Диагноз был очевиден: пневмония, причем довольно запущенная, осложненная постоянными приступами рвоты. С таким ослабленным организмом ребенку долго не протянуть: это осознание накрыло Сент-Ива холодным потоком воды, прорвавшей плотину. Убийство вне обсуждения. Оно совершенно излишне, даже если бы Сент-Ив решился пойти на такое: естественные условия жизни в повальной нищете этого грязного, перенаселенного городского района сделают свое дело.