Толмен ожидал услышать глухой, невыразительный голос, но система “Соновокс” придавала голосу Квентина звучность и приятный тембр.

— Креветки вполне съедобны. Зря люди по привычке выплёвывают их, едва пососав. Я тоже воспринимаю их вкус… только вот слюны у меня нет.

— Ты… воспринимаешь вкус…

Квентин усмехнулся.

— Послушай-ка, Вэн. Не прикидывайся, будто ты считаешь это в порядке вещей. Придётся тебе привыкать.

— Я-то привыкала долго, — подхватила Линда. — Но прошло немного времени, и я поймала себя на мысли: да ведь это как раз в духе вечных чудачеств Барта! Помнишь, в Чикаго ты явился на совещание дирекции в рыцарских доспехах?

— И отстоял-таки свою точку зрения, — сказал Квентин. — Я уже забыл, о чём шла речь, но… мы говорили о вкусе. Я ощущаю вкус креветок, Вэн. Правда, кое-какие нюансы пропадают. Тончайшие. Но я различаю нечто большее, чем сладко — кисло, солоно — горько. Машины научились различать вкус много лет назад.

— Но ведь им не приходится переваривать пищу…

— И страдать гастритом. Теряя на утончённых удовольствиях гурмана, я навёрстываю на том, что не ведаю желудочно-кишечных болезней.

— У тебя и отрыжка прошла, — заметила Линда. — Слава богу.

— И могу разговаривать с набитым ртом, — продолжал Квентин. — Но я вовсе не тот супермозг в машинном теле, какой тебе подсознательно рисуется, приятель. Я не изрыгаю смертоносных лучей.

Толмен неловко ухмыльнулся.

— Разве мне такое рисуется?

— Пари держу. Но… — Тембр голоса изменился. — Я не сверхсущество. В душе я человек человеком, и не думай, что я не тоскую порой о былых денёчках. Бывало, лежишь на пляже и впитываешь солнце всей кожей — вот таких мелочей не хватает. Танцуешь под музыку…

— Дорогой, — сказала Линда.

Тон голоса стал прежним.

— Ну, да. Вот такие банальные мелочи и придают жизни прелесть. Но теперь у меня есть суррогаты — параллельные факторы. Реакции, которые совершенно невозможно описать, потому что… скажем… электронные импульсы вместо привычных нервных. У меня есть органы чувств, но только благодаря механическим устройствам. Когда импульсы поступают ко мне в мозг, они автоматически преобразуются в знакомые символы. Или… — Он заколебался. — Пожалуй, на первый раз достаточно’.

Линда вложила в питательную камеру кусочек балыка.

— Иллюзия величия, а?

— Иллюзия изменения… только это не иллюзия, детка. Понимаешь, Вэн, когда я превратился в транспланта, у меня не было эталонов для сравнения, кроме ранее известных. А они годились лишь для человеческого тела. Позднее, принимая импульс от землечерпалки, я чувствовал себя так, словно выжимаю акселератор в автомобиле. Теперь старые символы меркнут. У меня теперь ощущения… более непосредственные, и уже не надо преобразовывать импульсы в привычные образы.

— Так должно получаться быстрее.

— И получается. Если я принимаю сигнал “пи”, мне уже не надо вспоминать, чему равно это пи. И не надо решать уравнения. Я сразу чувствую, что они значат.

— Синтез с машиной?

— И всё же я не робот. Все это не влияет на личность, на сущность Барта Квентина. — Наступило недолгое молчание, и Толмен заметил, что Линда бросила на цилиндр проницательный взгляд. Квентин продолжал прежним тоном: — Я страшно люблю решать задачи. Всегда любил. А теперь решение не остаётся на бумаге. Я сам осуществляю всю задачу, от постановки вопроса до претворения в жизнь.