– Что с тобой?

– Со мной? Я хотела бы тоже сражаться! – тяжело переводя дыхание, отвечала Кася, – ах, я так хотела бы сражаться!

Белинова закрыла ей рот рукою.

Борьба казалась тем более страшною, что не видно было, как она происходит, и сюда относились только отзвуки ее.

Прислушиваясь к ним, молящиеся женщины, девушки и дети старались угадать, с какой стороны исходили эти крики боли и гнева и из чьей груди вырывались.

Все головы поворачивались в сторону замковых ворот, около которых происходил самый ожесточенный бой.

Когда, наконец, отец Гедеон повернулся и, описав в воздухе большой крест, благословил женщин, детей и тех, которые сражались за них, – все женщины с плачем упали на землю… Капеллан уже удалился к себе, а ни все еще не решались встать. Только одна Кася вскочила на ноги и, вся дрожа от желания быть там, где разгорался бой, смотрела в ту сторону, где были ворота.

Здана схватила ее за руку и почти силою увела в горницу.

Как завидовала Кася старой Ганне Белиновой, которая, не обращая внимания на камни и стрелы, пролетавшие над ее головой и падавшие во дворе, пошла взглянуть собственными глазами на то, что там делалось, а разделить опасность с своим паном и мужем.

У нее было смелое и мужественное сердце, стойко выдержавшее потерю двух дочерей и одного сына. Из пятерых детей осталось только двое, и один был, в эту минуту, наверное, там, где кипел самый жаркий бой, где была наибольшая опасность!

В нижней горнице никого не было: старые, слабые, раненые – все потащились на валы, чтобы принести там посильную пользу. В тот день никто не был там лишним, даже самые слабые могли на что-нибудь пригодиться. Сюда прибегали только раненые, чтобы перевязать рану и остановить кровь, – и тотчас возвращались на свое место. Подстреленный Топорчик зубами перевязывал себе рану, из которой обильно текла кровь, – торопясь бежать к своим.

Словно муравьи, копошились люди вокруг городища, стремясь взять его приступом. Оставшиеся в долине напирали на передних. Отступление было невозможно даже при желании; огромные бревна и камни, сбрасываемые вниз, в толпу, придавливали напиравших, разбивали им руки и ноги, но им некуда было податься, потому что на них напирали сзади. Живые карабкались по телам убитых и искалеченных, образовавшим целый вал у рогаток.

Маслав, стоя в стороне, приказывал трубить в рог, чтобы поддерживали воодушевление. Осаждавшие окружили замок такою плотную стеною, что не было место на валах, где бы не приходилось обороняться.

И даже со стороны речки по нам скоро положенным жердям и по мосту двигалась толпа, напиравшая с особенным упорством, потому что рассчитывала, что здесь встретит наименьшее сопротивление. При небольшом количестве защитников участие простого народа могло бы принести большую пользу, но Белина пользовался ими, только разделяя их на маленькие группы, смешивая их с рыцарями и устанавливая над ними строгий надзор. У ворот же не было ни одного простолюдина. Народ же шел неохотно, лениво, с угрюмым видом, понуждаемый угрозами и едва исполняя приказания. Выражение скрытого гнева не сходило с их лиц, и казалось, что они каждую минуту могли взбунтоваться. Они таскали бревна, передвигали камни, носили кипящую смолу, но за ними, как за рабами, все время присматривали старшины.

Вехан и Репец, вертевшиеся в толпе нападающим, давали знаки своим и громко призывали их возраст против осажденных. Бледные лица загорались зловещим румянцем, но руки не осмеливались бросить работу. Белина с мечом в руках не спускал с них глаз. Всякое сопротивление грозило им смертью. Женщины простолюдинки с грудными детьми на руках выбегали с распущенными волосами, возбужденные шумом борьбы, к своим мужьям и братьям и призывали их к бунту, но их, как скот, загоняли в сараи, и оттуда доносились только крики и стоны.