— Вот, посмотрите, — сказал он, — это выдержки из письма генерала Лаваля, сообщенные господину Петиону, командиру французских военных сил, господином Каррилем.

— Итак, — сказал дон Мигель, — если таково было мнение генерала Лаваля до сражения, то теперь он и подавно должен был утвердиться в нем. Как вы думаете, легко ли будет устроить внезапное вторжение в пределы Буэнос-Айреса, о котором я вам говорил?

— Это не только нелегко, но даже совершенно невозможно.

— Невозможно!

— Да, вы не знаете, что то, о чем вы теперь говорите, уже не тайна: секрет этот продан. Ривера, который питает большую вражду к Лавалю, чем даже сам Росас, прикидывается, что считает этот план кампании изменой. Разве вам неизвестно, что президент Ривера желает продолжения войны и поддерживает правительство Росаса? Ривера не только не согласится на осуществление этого плана, но в случае, если Лаваль попытается занять Буэнос-Айрес, воспрепятствует тому всеми зависящими от него мерами.

— Да они просто сумасшедшие!

Де Мартиньи только пожал плечами.

— Они помешанные! — повторил молодой человек, — разве Ривера не понимает, что в этом вопросе он ставит на карту существование Монтевидео и его независимость еще в большей мере, чем независимость самой нашей республики?!

— Нет, он все это знает и отлично понимает.

— И что же?

— Да то, что для Риверы поражение Лаваля имеет несравненно меньше значения, чем победа, вы даже не можете себе представить той розни, какая теперь существует между аргентинцами и некоторыми из эмигрантов из Буэнос-Айреса, приставшими к Ривере. Они опутывают сетями лжи президента, который верит им во всем, возбуждают в нем самые дурные его страсти, восстанавливают его против истинных друзей, используют его слабые стороны, разжигают в нем ложное честолюбие и вообще направляют его действия согласно своим личным интересам и выгодам. Из этого вы видите, что в этой стране не существует общих интересов, у вас полнейшая анархия во всем, ни на кого нельзя рассчитывать. Франция, выведенная из терпения этими склоками и неразберихой в ваших делах, собирается совершенно отступиться от этого вопроса: получаемые мной предписания очень ограничены и к тому же в данный момент, мое правительство обратило все свое внимание на Восток и на вновь возникшую войну в Африке.

Дон Мигель был бледен как мертвец.

— Но кто же распоряжается в Монтевидео? — спросил он.

— Ривера.

— Прекрасно, я знаю, что Ривера — президент, но ведь теперь он в походе. Существует палата депутатов. Разве она не имеет права распоряжаться и не распоряжается теперь?

— Нет, распоряжается Ривера.

— А совет, собрание?

— Его не существует.

— А народ?

— В Америке народ еще не имеет права голоса в деле правления, здесь только Ривера и никто более, есть действительно люди способные и энергичные, доброжелательные, как, например, Васкес, Муньос и другие, но вместе с тем, масса посредственностей и людей злонамеренных в окружении Риверы, относятся до крайности враждебно к этим талантливым людям именно из-за того, что они сторонники Буэнос-Айреса.

Дон Мигель безмолвно опустил голову, на его красивом лице отразилась глубокая скорбь: все его планы были разрушены, все надежды разбиты.

— Пусть так, — сказал он, минуту спустя, — я не из тех, кто тратит время на обсуждение совершившихся фактов. Следовательно, дело обстоит так: генерал Ривера не желает действовать совместно с Лавалем, добиться того, чтобы они общими силами двинулись на Буэнос-Айрес, нет никакой надежды; одно сражение проиграно; мнение генерала Лаваля таково, что следует занять провинцию Буэнос-Айрес и затем неожиданно двинуться на столицу.