— Скажите, какая добрая госпожа! — ехидно и злорадно воскликнула донья Мария-Хосефа, тряся своей старой седой головой. — Ха, ха, ха… Она собирается сокращать расходы, а сама раздает золотые унцы! Это интересно!

— Да, сеньора, донья Эрмоса — лучшая госпожа, какую я когда-либо знавал в своей жизни!

Донья Мария-Хосефа даже и не слышала этих слов: она была поглощена интимной беседой с господином чертом, ее советником и пособником.

— Скажи мне, в какое время донья Эрмоса отпустила тебя и других слуг?

— Часов в семь или восемь утра!

— А она всегда встает так рано?

— Нет, комнатная прислуга говорила, что она, напротив того, имеет привычку спать до позднего утра.

— Ах, поздно! Я так и знала! Не заметил ли ты чего-нибудь особенного в доме?

— Нет, сеньора, ничего!

— Видал ты кого-нибудь в ту ночь?

— Нет, никого, сеньора, мы не видали.

А кого из слуг оставила при себе донья Эрмоса?

— Педро!

— А кто он такой?

— Старый солдат, служивший в войну за независимость, на глазах которого родилась сеньора.

— Кого еще?

— Молоденькую служанку, которую сеньора привезла с собой из Тукумана, и двух старых негров, которые смотрят за дачей.

— Прекрасно! До сих пор ты говорил мне правду. А теперь я хочу спросить тебя об одной вещи, очень важной для Хуана Мануэля и для федерации…

— Я всегда говорю правду, сеньора! — сказал злополучный слуга англичанина, невольно потупив взор перед испытующим и злобным взглядом своей собеседницы.

— Мы это сейчас увидим. За пять месяцев, что ты служил у доньи Эрмосы, какие мужчины бывали у нее по вечерам?

— Никакие, сеньора!

— Как! У нее не бывал никто!?

— За все время, что я жил у нее, я знаю точно, что у нее ни разу никто не был вечером!

— А сам-то ты был дома в это время?

— Я никогда не отлучался из дома, потому что в лунные вечера сеньора часто приказывала запрягать лошадей и везти себя на набережную, там она выходила из экипажа и некоторое время прогуливалась.

— Ах, она любила прогулки!

— Да, сеньора обычно брала с собой маленькую Лизу, и вместе они гуляли при луне и беседовали между собой.

— Маленькую донью Лизу! Гм, она вероятно очень заботилась об этой девочке?

— Да, так заботилась, как будто она родная ей!

— Да, вероятно, это так и есть!

— Ах, нет, сеньора, она совсем чужая ей!

— Неужели! А люди говорят, что она — ее дочь!

— Боже правый! Да, ведь, донья Эрмоса еще сама-то совсем девочка, а донье Лизе уже четырнадцатый год!

— Ты говоришь, донья Эрмоса еще молода. Сколько же ей может быть лет?

— Двадцать два — двадцать три, никак не больше!

— Конечно, не считая того времени, когда она сосала грудь и ползала на четвереньках! — злобно засмеялась донья Мария-Хосефа. — Ну, а с кем, говоришь ты, она разгуливала по набережной ночами?

— Да с доньей Лизой!

— В самом деле! И она никого не встречала во время этих прогулок?

— Никогда никого, сеньора!

— Она, конечно, шептала молитвы! — насмешливо сказала злая старуха.

— Не знаю, сеньора, но только могу вас уверить, что она никого не встречала и что по вечерам никто не входил в дом, — повторил кучер, становясь осторожнее в своих ответах, потому что видел явную недоброжелательность этой сеньоры к своей госпоже, которую он любил и которой был предан.