Разумеется, Александра поехала. Она была рада хоть ненадолго вырваться из мастерской, которая по случаю летней жары превратилась в душегубку. Близкая крыша над мансардой дышала жаром днем и ночью. Открытые окна не спасали. Сквозняки, гуляющие по старому, вымершему особняку, чьи последние месяцы перед реконструкцией были уже сочтены, не освежали. Александре казалось, что она вдыхает и выдыхает огонь. Несколько пейзажей, взятых на реставрацию, хотя и обещали неплохой заработок, но навевали на нее скуку. К тому же заказчица, сдавшая их в работу, отчего-то сразу прониклась недоверием к Александре. Возможно, ей мерещилось, что художница, проживающая в заброшенном доме, может бесследно скрыться с картинами. Александре уже не раз приходилось сталкиваться с тем, что клиентов шокировало ее место обитания. Их можно было понять: они вынуждены были оставлять довольно ценные подчас произведения искусства в мансарде, отгороженной от мира лишь самой простой дверью, пусть и обитой ржавыми железными листами и запиравшейся на примитивные замки. Многих это пугало.

Александре, занимавшейся реставрацией картин и перепродажей антиквариата, становилось все труднее соперничать с конкурентами, принимавшими клиентов в современных мастерских, оборудованных сейфами и сигнализацией, разъезжающими на хороших машинах, подчас с охранником. У этой мастерской было единственное выигрышное преимущество – она располагалась в самом центре Москвы, на Китай-городе. Сама художница пользовалась безупречной репутацией и как реставратор, и как посредник в сделках между коллекционерами. Но ей не раз приходило в голову, что вскоре придется в корне пересмотреть свой образ жизни, чтобы продолжать работать.

«Конечно, такой огромной мастерской мне ни за что не снять, разве что за городом… – рассуждала она. – А если снимать помещение поменьше, мне негде будет повернуться со всем моим хламом… И потом, здесь я ничего почти не плачу за аренду, те гроши, которые с меня берет Союз художников, нельзя принимать всерьез. А вот на новом месте придется раскошелиться…»

Перспектива обновления очень пугала женщину. Она жила в этой мансарде пятнадцать лет, помещение досталось ей как бы по наследству после умершего мужа, которому оно и было первоначально выделено Союзом. Александра редко вспоминала свой брак добрым словом – недолгий союз с некогда талантливым, но совершенно погибшим, спившимся человеком, которым она увлеклась, будто в силу гипноза, был сущим мучением. Но сейчас она понимала, что ее независимое существование также было унаследовано от этого несчастливого брака. «Не выйди я тогда замуж – не было бы у меня этой мастерской. Не будь мастерской, за которую мне не приходилось платить, – не могла бы я быть такой разборчивой, беря заказы и совершая сделки. Из-за чего многие мои знакомые, люди образованные, талантливые, порядочные, от которых и ждать было невозможно, что они пойдут на сделку с совестью, все-таки участвовали в сомнительных махинациях с антиквариатом? Им нужно было платить аренду – вот жестокая, простая правда. А я, значит, которая внутренне их осуждала, не платила, и потому могла сторониться от грязи!»

Призрак грядущего переселения все больше обрастал плотью. Месяц назад в особняк явилась большая комиссия. Что они обследовали, что рассчитывали нового обнаружить в доме, где в большинстве квартир давно провалились полы, лопнули трубы, а в подвале стояла вода – было неясно. Александра была в мастерской и открыла дверь, когда к ней постучали. Комиссия не задавала вопросов, не осматривала помещения, спросили только имя художницы и что-то отметили в своих бумагах. После Александра спустилась к своему единственному соседу, скульптору Стасу. Тот все еще обитал на третьем этаже.

– Видала? – приветствовал ее скульптор, растирая покрасневший шрам на лбу.