|
Во всяком случае, лес скоро перестал казаться джунглями: деревья, хотя и более величественные, стояли теперь дальше друг от друга; заросли уступили место более открытой перспективе; ощущение тропического зеленого света, непрозрачного для солнечных лучей хлорофилла исчезло в более темном покрове. Теперь Реппу казалось, что он находится в подвале, пронизывающе холодном, напоминающем туннель или катакомбы, в путанице неопределенных теней, участков абстрактной темноты, настоящих вспышек света в неожиданных местах, где прорехи в шатре над головой пропускали солнечный свет. Деревья стали огромными и сучковатыми. Кустарник остался, но теперь он пробивался сквозь ковер разложения, опавшие листья и плоды, возвращающиеся в первозданное состояние. В этом темном зрелище было свое великолепие, но Репп был не в том расположении духа, чтобы наслаждаться им. Он весь сосредоточился на ходьбе, на шагах, и все же иногда он испытывал чувство облегчения, когда выходил на ровные места, где, казалось, сами горы устали подниматься вверх.
В одном из таких мест он позволил себе передышку. Репп был один среди деревьев, слышал в этом мраке собственное дыхание, неровное и тяжелое. Ему было жарко. Он все еще не добрался до сосен. Все было незнакомым, совсем не похожим на лес, который он знал, а Репп знал много лесов. Ему нестерпимо хотелось услышать щебетание птицы или крик животного, увидеть какое-нибудь движение. Он вгляделся вперед: одни сплошные стволы, белые или серые пятна стоящих между ними камней и какая-то мшистая, тупая абсолютная тишина. Ремень винтовки плотно лежал на плече, а лямки глубоко врезались в тело. Репп не обращал внимания на дюжину более мелких неприятностей — царапины, подвернувшуюся ногу, усталость в суставах, признаки судорог; по-настоящему его беспокоили только лямки. Однако он знал, что возиться сейчас с этими чертовыми лямками будет ошибкой. Репп наклонился и попробовал пристроить прибор повыше, так чтобы не весь вес лежал на плечах, а частично перешел на спину. Процедура была очень болезненной, и, чтобы ее облегчить, он начал вспоминать, как они уже готовы были провести операцию с прибором, весящим более пятидесяти килограммов. При таких условиях он бы уже давно выдохся. Этот заморыш Ганс-жид действительно выполнил свою работу; он заслужил медаль. Сейчас Ганс-жид был для Реппа большим героем, чем кто бы то ни был. Слава богу, что Германия может рожать таких людей. Он устало пошел дальше. Теперь валуны начали сильно досаждать, и Реппу приходилось протискиваться в щели между ними или залезать на их неожиданно гладкие склоны. В одном месте он подошел к просвету в деревьях и смог выглянуть из леса: далеко впереди виднелась голубоватая дымка. Так как он шел на север, а видимость была очень хорошая, то это вполне могла оказаться Германия. Но какая в том разница? Репп заставил себя пойти дальше. Ничего, кроме постоянного подъема в гору, под деревьями, по листьям, сухому папоротнику и чертополоху. Ни сосен, ни легкой дороги. Он даже не захотел остановиться попить, хотя в горле у него саднило. Иногда его ботинки скользили по обманчивой почве, а один раз он упал и сильно ушиб колено о камень. В месте ушиба появилась пульсирующая боль. Реппу показалось, что у него поднялась температура. Он испытывал неестественный жар. Раньше ему казалось, что здесь будет гораздо прохладней. Почему же так жарко? Куда он идет? Знает ли он куда идет? Да, знает. «Wir fahren nach Polen urn Juden zu verschlen». «Мы едем в Польшу убивать евреев». Он видел такую надпись мелом на борту военного эшелона в 1939 году. Рядом с надписью были нарисованы уродливые еврейские профили с горбатыми носами и скошенными подбородками, напоминающие рыб, — отвратительный образ. А он, Репп, идет в Швейцарию убивать евреев. Все то же самое, тот же процесс, та же война. Он идет убивать евреев. Боль в плечах усилилась. Следовало бы замедлить шаг или даже отдохнуть, но Репп не мог себе этого позволить. Его тревожило убывание света. |
