— И ночью? Определенно ночью? — настаивал Литс.

— Я сказал «ночью», не так ли, капитан?

— Да, сэр. Но просто это…

— Черт подери, если я сказал «ночью», то я именно это и хотел сказать.

— Хорошо, сэр. Мы можем туда попасть?

— Это зона боевых действий, капитан. У меня нет времени водить людей на экскурсии.

— Просто укажите нам нужное направление. Мы сами найдем.

— Господи, ну вы и настырные ребята. Хорошо, но, черт подери, достаньте себе шлемы. Это в самом центре фрицевской территории.

Джип подвез их как мог ближе, дальше их ждала прогулка по солнышку. Надпись на расщепленном дереве кратко и без фанфар объявляла о внезапной смене обстановки: «Следующие 500 ярдов вы находитесь под управляемым артиллерийским огнем» — это было написано по стандартному армейскому трафарету, все буквы как бы расколоты пополам; но какой-то умник внес в надпись уточнение, заменив слово «артиллерийским» на «снайперским», выведенное кривыми детскими каракулями. Война здесь была повсюду: в быстрых осторожных взглядах людей, которые тут воевали; в сгоревших остатках брони, усеявших местность; в мглистом дыму, ленивом и тяжелом, который пропитал все вокруг, а из-под него пробивался другой запах, въедавшийся в ноздри.

Литс чихнул.

— Когда-нибудь были в зоне боевых действий, капитан? — спросил Райан.

— В такой устоявшейся — никогда. Прошлым летом я сделал несколько рейдов за линией фронта.

— Я узнал этот запах, — заявил Тони. — Там тела. За проволокой.

— Ага, — подтвердил майор Райан. — Их тела. Пусть попробуют высунуться и забрать их, чтобы похоронить.

— Мой отец, — сказал Аутвейт, — упоминал об этом в своих письмах. Сомма и все такое, с четырнадцатого по восемнадцатый год. Я прочитал их позже.

Здесь, прямо у линии фронта, им начали попадаться пехотинцы, отдыхавшие у костров, на которых готовилась пища, или просто дремавшие в тени джипов или малогабаритных грузовичков. Таким образом, вся местность была заполнена людьми, но если эти случайно разбросанные группы и были размещены по какому-то принципу, то Литс не смог его уловить. Кто ими командовал? Никто. Кто знал, что они должны делать? Каждый. Но Литс не чувствовал себя объектом любопытства, когда пробегал мимо них, неловкий и непривычный к щелканью пуль, летящих в его сторону. Никому до него не было дела. Он не был немцем, не был и офицером, который может послать в патруль или приказать броситься в атаку; а значит, он не имел никакого значения. Два усталых подростка с автоматическими винтовками Браунинга вдвое длиннее их роста тупо посмотрели на него. Им даже в голову не пришло отсалютовать ему, а у него не было и мысли потребовать этого. Несколько дальше какой-то бывалый солдат предупредил их:

— Не выставляйте свои задницы.

Последнюю сотню ярдов надо было, позабыв о достоинстве, проползти на животе через открытый участок двора фермы до низкой каменной стены.

Здесь, рассевшись по-домашнему уютно, находились еще солдаты. Оружие было выставлено через пробитые в стене дыры или лежало на мешках с песком, закрывающих проломы в стене; по камням был раскинут моток колючей проволоки, ощетинившийся и сюрреалистичный; но, несмотря на все эти символы солдатского ремесла, Литс чувствовал себя так, словно попал в лагерь бродяг. Небритые мужчины, ворчащие и громко портящие воздух, в зловонных одеждах, с торчащими наружу пальцами из почерневших носков некогда защитного цвета, валялись повсюду во всевозможных апатичных позах.