Никогда я не слышал у матери такого голоса, и я буквально впадаю в наш шкаф для пальто, тяну на себя лёгкую дверцу до тех пор, пока возможно, чтобы не зажать пальцы — ручки-то изнутри нет! Пропасть, ещё раз подраться с Котиком, сунуть голову под ледяную воду, услышать злобный голос отца… что угодно, только не слышать материного жалкого голоса! Но я слышу.

— Хотя бы поговорить со мной можешь. Внимания на меня не обращаешь.

— Ты же колдунья. Приворожи снова, как привораживала, чтобы только тебя видел, чтобы только тебя слышал, чтобы только с тобой…

— Не могу. Ничего не могу. Нету с тобой моей силы.

Неожиданностью звучит голос Сашин рядом со мной. Как оказался у двери, я не услышал.

— Не дала закончить. Парень расстроится. Я, Амалия, не игрушка в твоих руках, можно сломать, можно починить. — И щелчок замка, дверь распахнулась. Щелчок замка — дверь мягко закрылась. Саша-то и смазал дверь, чтобы она не скрипела и не мешала новому мальчику своим скрипучим характером.

Выйти из своего душного убежища сразу не могу, мать поймёт, что я слышал. Не могу ещё и потому, что оглушён. Жалкость матери для меня шок.

Но, лишь Саша уходит, мать начинает бормотать что-то неразборчивое, и голос её плавится нежностью. Наверное, склонилась над мальчиком, разговаривает с ним. Из её бормотания во мне формируется злоба. Снова.

Никогда мне не предназначались её бессвязный лепет, её восхищённый взгляд, её объятия. Только потому, что я явился к ней по своей воле? Я бегу за ней из другой своей жизни, в которой я не был её ребёнком, был слугой её мужа, но тоже тщился разгадать её.

Куда сейчас уходит каждый день моя мать? С кем встречается? Лечит людей? Открывает им чакры? Пытается очистить карму, сгустившуюся над человечеством? Спасает собой мир, освобождая людей от зла?

Нет же, не верю. Собой, своими поступками она увеличивает зло мира. К общему злу она прибавила сгустки чужой боли — Сашиной, из которой он до сих пор, я чувствую, не выберется, моей, из которой никак, несмотря на неимоверные мои усилия, не могу выбраться я. Это она допустила во мне сейчас злобу — злобу уязвлённого самолюбия, это она сделала меня ненужным самому себе. Всю жизнь не замечает меня, а я — загадки разгадываю. Зачем мне это? Почему торчу в капкане духоты, а не вхожу в свой дом хозяином? Почему не могу получить от неё ответы на мои вопросы? Что случилось с ней в Париже? Не отцовские домыслы мне нужны, её жизнь!

Свет, помоги же! Объясни же! — молю я. И легко оказываюсь перед ним. — Ты знаешь мои вопросы, помоги мне. Убери из меня злобу. Перестань меня наказывать. Ты отнял у меня тех, кого я люблю. Пощади. Я делаю, кому могу, добро, я всем служу. Тося не служит мне, не работает на меня. Пощади её. Пощади меня. Помоги добраться до матери.

Я слепну от Света и слёз, разбухших в огненные шары.

— Ты стоишь не на пути совершенствования, ты стоишь на пути эгоизма, ты правильно понял это сегодня.

— Но ведь и мать — лютая эгоистка, — пытаюсь я защититься. — Она видит лишь себя. Мучила Сашу. Всю жизнь мучает меня.

— Каждый отвечает за себя. И — большой грех судить других и сравнивать судьбы. Живи свою жизнь. Понимай свою вину.

Свет пропал. Я задыхаюсь в темноте и безвоздушье своей камеры.

Мне кажется? Нет. Мать плачет. Горько, как плачет ребёнок.

— Мальчик мой, кровинка моя, помоги мне.

Не шепчет, кричит её голос, задыхающийся в слезах.

Кинуться к ней, прижаться, но не ко мне она развёрнута.

Я бегу за матерью, мать бежит за новым мальчиком и Сашей…

В глуби моей рождается злой смех. Пытаюсь подавить его в себе, и жалость к матери, и злость — живое существо, поселившееся во мне.