|
Теплая тень ласково окружала женщину, грея сердце чувством любви к неведомым людям, и они складывались в ее воображении все — в одного огромного человека, полного неисчерпаемой мужественной силы. Он медленно, но неустанно идет по земле, очищая с нее влюбленными в свой труд руками вековую плесень лжи, обнажая перед глазами людей простую и ясную правду жизни. И великая правда, воскресая, всех одинаково приветно зовет к себе, всем равно обещает свободу от жадности, злобы и лжи — трех чудовищ, которые поработили и запугали своей циничной силой весь мир… Этот образ вызывал в душе ее чувство, подобное тому, с которым она, бывало, становилась перед иконой, заканчивая радостной и благодарной молитвой тот день, который казался ей легче других дней ее жизни. Теперь она забыла эти дни, а чувство, вызываемое ими, расширилось, стало более светлым и радостным, глубже вросло в душу и, живое, разгоралось все ярче.
— А жандармы не идут! — вдруг прерывая свой рассказ, воскликнул Николай. Мать взглянула на него и, помолчав, с досадой отозвалась: — Ну их ко псам! — Разумеется! Но — вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, — удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог — и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют. Ну, идите, отдыхайте.
Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила: — Кто там? — Я! — ответил незнакомый голос. — Кто? — Отоприте! — просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой — вошел Игнат и радостно сказал: — Ну, — не ошибся! Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки. — У нас — беда! — заперев дверь, шепотом произнес он. — Я знаю… Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил: — Откуда? Она кратко и торопливо рассказала. — А тех двух взяли? Товарищей-то? — Их — не было. Они на явку пошли, — рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила… Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал: — А я — остался. Должно — ищут меня. — Как же ты уцелел? — спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась. — Я? — сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. — За минуту перед ними лесник прибег — стучит в окно, — держитесь, ребята, говорит, лезут на вас… Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал: — Ну — дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат — в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу — лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, — прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха. Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали. — Сейчас я тебя чаем напою! — торопливо говорила мать, схватив самовар. — Вы записку-то получите… Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку. В дверях явился Николай. — Здравствуйте, товарищ! — сказал он, щуря глаза. |
